Я вам расскажу, как всё было. Но, чур, уговор – я только рассказываю, а уж насколько история моя занимательна, судите сами. С меня-то какой спрос? - слесарь третьего разряда, без всякой надежды дорасти до мастера…
     Наверняка во всём виновата пятница. Только в этот день Миха позволяет себе пиво: по субботам у него отгул, и он работает со мной. Ну, а я… а я даю чуток подзаработать Михе.
     И вот, сидим мы, значит, с Михой на привычной, как лужа перед подъездом, лёжанке дров. Дрова лет десять назад привёз отец Олежека, что с первого подъезда. Лес-кругляк: ровные стволы полметра толщиной; четыре в длину. Взрослые тогда всем двором сгрузили брёвна с машины, уложили пирамидой в три яруса, обвязали, да так это дерево и осталось лежать тут на годы вечные.
     Отец Олежека собирался баньку строить, на пустыре, за общагой. Да только там городские своё строительство развернули. Высотки вымахали, проспект промеж ними пустили, асфальт, троллейбус, гастроном… культура! Многие тогда из нашего клоповника туда сдриснули, ну, и семья Олежека с ними… а мы, вот, остались. И лес этот.
     Но история, конечно, не о дровах. Вы слушайте.
     Когда начало темнеть и ведро с раками опустело наполовину, подвалили к нам Ваван с Юлькой. Приятно, конечно. А то в последнее время пробегают мимо: ни «здрасьте», ни «до свидания». Я уж было подумал – задаются, игнорируют. А тут солидно так, с понятием – рыбу принесли: тарань сорок пятого размера, с ладонь толщиной, и пять банок пива к ней, в жести, импортное! Такое выпьешь, а баночку на кухонном столе поставишь: красиво и удобно, пепельница глаз радует. Или как подставка для вилки-ложки…
     Да. Сигаретами щедро угостили. Ну, дела! Будто вернулись старые денёчки. И ведь почти вся наша компания в сборе. Ох, и любили мы на этой лёжанке когда-то собираться! Зимой, конечно, удовольствие «так себе». Весной-осенью, тоже «не очень». А вот летом, да под вечер… Мы-то уже повырастали: Юлька-шухер – в университете учится, на втором курсе. Ваван-смирный – политех приканчивает, Миха-влом по озорству да малолетству армию на зону променял, а как вернулся – за ум взялся: курсы кончил, и по словечку дружков своих - к таксистам. Теперь на «Волге» ездит, людей возит. Ну, и я, чтоб уже со всеми познакомить, - Кела-заноза: недозрение, несварение, плоскостопие, кровохаркание... Военком, как мою медкарточку увидел, сразу домой отправил. Да ещё старшину в сопровождающие дал, во избежание потерь среди гражданского населения в мирное время – вдруг по дороге упаду и случайные прохожие затопчут?
     Были, конечно, ещё ребята. Да как-то поразъезжались кто куда. Ну, и ладно. Нам места больше осталось. А что? Классно! Солнце пыль пригревает, дрова смолой пахнут, птички по делам своим неотложным чирикают… А у нас пива прибавилось, рыба, раки… Сигаретки в твёрдой коробочке с золотистым вензелем… В общем, благодать, какая редко случается. Но уж если и случается, то помнится долго.
     Только тот вечер и без раков с таранью был особо замечателен.
     А ведь началось всё, вроде, с шалости. Это я уже потом сообразил, что всё подстроено, а тогда… купили они меня за звон мелочи, вот что! Затеяли Юлька с Ваваном Миху подначивать, на его тупую беспросветную работу намекать. Только Миха у нас правильный. Никому спуску не даёт. Тёртый, битый, и слов по карманам не прячет. Отбрил он их красиво:
     - Да вы на себя посмотрите, - сказал он студентам. – Ещё не один год на геморрои и общую бледность кожи ишачить будете. А как из института попрут, по причине кончины обучения, так и начнёте всё сызнова. Поскольку наука ваша нахрен никому не нужна. Нету в ней, в науке, ответов на важные вопросы.
     Красиво так излагает. Я уж подумал, - всё, обидятся студенты. Пропал вечер. Но… нет. Юлька ещё баночку себе взяла, открывает, Ваван раку голову открутил, ножки обсасывает, и вдруг спрашивает:
     - А какие вопросы для тебя важные, Миха? Вот ежели была бы у тебя возможность поговорить с кем-то мудрым, кто всё знает, о чём бы спросил?
     Вижу, Миха растерялся. Он-то к скандалу готовился, к обострению! А что? Дело привычное. Работа у него такая. А тут всё как-то по уму, уважительно. Глянул он на меня. Только я всегда готов, на меня зыркать не надо:
     - На хрена я родился? - говорю. – Вот чего бы я спросил.
     Юлька пивом поперхнулась. Ваван, не глядя, ладонью её по спине приложил, так она ещё с полбанки на себя опрокинула. Да. Любим мы помогать товарищам своим меньшим.
     - Нет, - сипит Юлька.
     А сама на меня смотрит. Пристально так. Со значением.
     – Нельзя, - говорит. - Вопросы должны быть такими, чтобы только «да» или «нет» в ответку.
     Удивился Миха:
     - Ребята, вы чё? С Богом состаканились?
     А эти двое ехидно между собой переглядываются и глазки от нас прячут.
     - Давайте, колитесь, - напирает Миха. – Рупь показал - второй не ныкай.
     - Да не поймёте вы, - отмахивается Ваван. – Так просто не расскажешь.
     - А ты рискни, - кипятится Миха. – Грамотный…
     Юлька видит, что нешуточно братана нашего задело, и пытается как-то съехать:
     - Про Козырева слышали?
     - А то, - говорю. И ухмылку сдержать не могу. Это они мне про Козыря? – Да я у него сам раздаче учился. Первый катала в районе. С любой руки четырёх тузов себе сдаст, и ещё скажет, чего там в прикупе. Его даже Сергеич-магнат в Москву возил, на большие деньги…
     - Нет, - смеётся Юлька. – Академик Козырев. Он ещё при Сталине в тюрьме сидел…
     - О! – обрадовался Миха. – Из людей, значит. Такой зря уши топтать не будет. И что там с ним?
     - Да прибор мы тут с Юлей сделали, - мнётся Ваван. – Как раз по теме: на вопросы отвечает.
     - Как это? – требует Миха.
     - Наверное, лучше показать, - вошью крутится Ваван. – Это там, за домом, в гараже…
     - Вот ещё, – бурчит Миха, и запускает пятерню в ведро. – Пока пиво не кончится, да раки не облетят, что ветки в осеннюю пору… топить тебе лучше незрячих котят, чем звать меня спутником в гору…
     Да. Миха у нас такой. Возьмёт, бывало, гитару, потренькает минуту-две, а потом, как выдаст песню душевную. Жаль только, что говорить он не в тех местах учился - мат через слово, а то хоть на слух записывай, да в журнал, или в газету какую. Высоцкий отдыхает…
     - Не пойдёт он никуда, - перевожу студентам. – Сперва раков доедим.
     - Ну и хорошо! – пожимает плечами Ваван и газетой руки вытирает. – Есть такая штука, мужики, прибор Козырева называется…
     И пошёл, и поехал. Про металлический цилиндр со стеклянной крышкой. Про диэлектрическую спицу, подвешенную на капроновой нити по оси цилиндра. Про разновесные грузики, укреплённые на разных плечах этой спицы. Много чего он нам насвистел за тот час, что мы с Михой пиво кончали. Всего-то я не помню. Говорю же – слесарь третьего разряда. Что с меня взять? Но суть была примерно ясна: откачали они американским пылесосом из цилиндра воздух, и спица им заместо стрелки на «да» и «нет» начала показывать; отвечать на важные вопросы.
     - Только непонятно, чего она показывает, - сокрушается Ваван. – Мы даже протарировать свой автоответчик не можем.
     Вижу я, что Миха совсем скис. То ли от пива разномастного, – виданное ли дело, своё бочковое с жестяночно-импортным мешать? То ли от наглости студентов. Ваван, - он же всегда так: прёт напролом, без оглядки на порядок. Не видит, что ли: пиво кончается? И раки «уходят»… Горе у нас. И нега. Вперемешку, значит. А он усугубляет. Миха на меня глянул. Пришлось поддержать…
     - Всё ясно, - говорю. Вру, конечно. Ну, чтобы они не так задавались. – Вот только непонятно, как вы у своего цилиндра спрашиваете. Как вы ему вопросы задаёте?
     - На дно цилиндра, - спешит своей учёностью Юлька похвастать. – Сквозь стеклянную крышку, мы направляем луч лазера…
     - Это чего? – уточняет Миха.
     - Брелки у мелюзги видел? – споро подключается Ваван. – Вечерами на стенке своими фонариками доллары рисуют, звёздочки там всякие. Вот это самое оно и есть. Только сам луч мы модулируем шумом от биения крови в висках…
     - Крови? – удивляется Миха, и даже банку в сторону отставляет.
     - Аппарат для прослушивания, что у врачей на шее болтается, представляешь? – интересуется Ваван. - Для каждого прибора нужно два таких. Сами слухалки накладываем на виски, а выходы, что обычно в уши закладываются, подсоединяем к микрофонам и к усилителю низкой частоты. Сигналы с усилителя поступают на прерыватель питания лазера. Вот и вся модуляция.
     По стеклянному взгляду Влома я понимаю, что Ваван зря себе горло сушил. Ещё бы: Миха сроду не болел, а врачей видел только на освидетельствовании, перед заключением в СИЗО.
     - И чё? – Миха от растерянности даже икнул.
     - Всё! – пожимает плечами Ваван. – Ложишься рядом с прибором, прилаживаешь к вискам приёмники. Шумы от пульса модулируют луч лазера, который направляется на дно прибора Козырева на девять часов.
     - Утра или вечера? – интересуется Миха.
     Не хочется ему дураком выглядеть. Вот он и спрашивает.
     - А ты представь, что коромысло разноплечных весов стоит как стрелки часов – на шесть и двенадцать. А мы направляем отмодулированный вопросом луч лазера на девятку…
     - Почему на девятку? – никак не может врубиться в текст Миха.
     - Могли бы и на тройку поставить, - невозмутимо вмешиваюсь я. – Всё равно… Главное – посередине между нормальным положением коромысла и подальше от него.
     Миха в последний раз опускает руку в ведро и убеждается, что оно пустое. Он с укором косится на меня. А я показываю ему остатки от рыбы. Не люблю я раков. После них животом маюсь, и возни с ними много…
     - Ты это, - ворчит Миха. – Не тормози, Ваван. Чего дальше-то?
     - Всё, - с горечью признаётся Ваван. – Мы с Юлькой попробовали – работает. Только не разобрать, что она сказать нам хочет.
     - Стрелка-то поворачивается, - поясняет Юлька. – Причём по-разному, то одним грузиком, то другим. В смысле – контакт есть. Выходит, что иногда «да», иногда «нет» при одних и тех же физических условиях. А вот, о чём мы спрашивали, - не знаем…
     Тут уже я сам не выдерживаю:
     - Как это?
     И впрямь, чудно. Чтобы ответ был непонятен, - обычное дело, пивом запивать не надо. А вот чтобы не знал, чего сам спросил, такого со мной ещё не было…
     - Да просто всё, - вздыхает Ваван. – Ложишься рядом с прибором, закрываешь глаза, думаешь-думаешь. А лучше – спишь. Утром просыпаешься – стрелка на девяносто градусов от нормального положения ушла. Или в одну, или в другую сторону. То есть она отвечает или «да», или «нет», но о чём ты за ночь спросил – непонятно. Мало ли какие мысли были? Пробовали на бумажке записывать, а толку? Кто же знает, что там во сне делается…
     - И даже неясно где у стрелки «да», а где - «нет»… - Юлька поддакивает.
     Видно, до нас с Михой разом «дошло». Потому как, не сговариваясь, вместе на Вавана уставились. Вот идиот! Если бы Юлька со мной в сарае заперлась, уж я бы ей точно объяснил, что, таки «да». А «нет» - это для мамы с папой.
     Тут Миха возьми да и брякни:
     - Так это вы в сарае запирались, чтоб физикой заниматься?
     Юлька зацвела, опунцовела, кулачки сжимает. Ваван тоже смутился. Вижу, надо что-то умное спросить. И срочно. Иначе скоро нам не до опытов будет.
     - А кто отвечает? – спрашиваю. – Не стрелка же…
     Ну, эти двое помолчали ещё минуту для важности, а потом Ваван и сказанул:
     - Точка отвечает.
     - Пустая точка, – всё ещё хмуро, со злобинкой, уточняет Юлька. – Это и есть теория Козырева. Он её называл «причинной механикой». Только по мне, эту механику правильнее было бы назвать дискретной. Суть в том, что по этой теории существует мельчайшая точка пространства, которая настолько мала, что в ней, в этой точке, пространства уже нет.
     - А что есть? – спрашиваю.
     - Козырев полагал, что время. А мы, вот, думаем, что информация. Сдаётся нам, что в этой мельчайшей точке, в которой нет пространства, содержится вся информация о Вселенной. И если точку эту возбуждать, выводить из равновесия вопросом, то она, эта точка, для сохранения равновесия, начнёт генерировать встречные флуктуации, которые могут быть интерпретированы, как ответ…
     - Вот оно что… – глубокомысленно замечает Миха.
     Но Вавану не до шуток:
     - Мы точно знаем, что эта штука отвечает. Только фиг его знает, на какой вопрос…
     - Так бы сразу и сказал, - тяжело вздыхает Миха.
     Мне понятна его скорбь. Вместо того, чтобы наслаждаться жизнью после приёма пива, да под свежие раки, вставать и тащиться в такую даль… Но кайфоломы были безучастны к его сомнениям:
     - Пойдём, Миха. И ты давай с нами, Кела. У нас ведь два прибора…
     - Погодите-ка, - придерживаю учёный люд. – А мы-то вам, собственно, зачем?
     - Так ведь объяснили же, - застеснялся Ваван. – Мы пока только на себе пробовали: много мыслей, - не можем вспомнить, о чём спрашивали. Вот мы и подумали, что если вас поднапрячь, может, что-то прояснится…
     - Понятно, - говорю. – Придурки понадобились? У вас, значит, умников, мыслей по три вагона с тележкой. Ну, а мы с Михой – бестолочи: полторы извилины на двоих? Одна-две мыслишки в год проскакивают, да и те адресом ошиблись?
     - Нет-нет, - беспокоится Ваван. – Не так Кела. Просто нужны добровольцы…
     - Не парься, Заноза, - соображает Юлька. – Мы вам денег дадим.
     - О! – говорю я. – И сколько?
     - По чирику за ночь, идёт?
     - Десятка? – я изо всех сил презрительно заламываю бровь. «Как бы не сломалась, - думаю, - как-никак поутру с Васильковскими играть нужно». – Да мне вашей красненькой даже на «чернила» не хватит…
     - Полтинник! – веско уточняет Ваван.
     - Полтинник?!
     Миха даже подскакивает.
     Вот чёрт деревенский! Да эту парочку в два счёта до стольника поднять можно было. Но Миха уже ни о чём, кроме халявного полтинника, думать не может:
     – Да я ради науки…
    
     ***
     Не обманули…
     Студенты не обманули, говорю.
     В сарае и вправду, будто лазарет: две лежанки, приборы-циферблатики, кнопочки-рукоятки. Освещение, калорифер у входа. Всё так чистенько, опрятненько…
     Да только хоть я академиев и не проходил, а цилиндр от кастрюли отличить сумею. Тем более, если кастрюль две и обе из набора тёти Евы. Ох, и визгу было! Когда дядя Василь, её бывший муж, с судовым исполнителем из гаража шестёрку выкатывали, и то не так орала, как месяца два назад истерила по причине пропажи своей утвари. Только испоганили студенты кастрюли: к боковым отверстиям штуцеры аргоночкой приварили, тройники накрутили – манометры с клапанами… Это, значит, они отсюда воздух откачивали. И про крышку стеклянную – правда. Через верх, там, где ручка пластиковая, ниточку внутрь опустили, герметиком замазюкали. А внутри - обычная вязальная спица и два свинцовых грузика на ней, на разных расстояниях от точки подвеса.
     - Зря вы это, – пожурил студентов за самоуправство Миха. – Если кастрюли дырявить, в чём раков варить будем?
     Спица в кастрюле висит, не шелохнётся. Даром, что грузила не слабые: в одном грамм сто будет, другой раз в десять поменьше. Да что им! Обе кастрюли к чугунным поддонам прикручены. У нас на Проме на таких подставках фрезерные станки стоят. Как это они сюда такую тяжесть дотащили? И с лазерами-брелками не обманули, и с докторскими слухалками…
     А студенты стоят и гордо на нас посматривают. Вот, мол, какие мы умные. Да только чтобы спросить «не разбери что» и не вкурить, куда тебя потом с твоим вопросом послали, – большого ума не надо.
     И в институте для этого учиться совсем не обязательно.
     Зло меня разобрало, - вот что. Уж такие они чистенькие, такие правильные. А мы с Михой, значит, быдло коммунальное? Лимита неумытая? Наверное, от этих самых мыслей я у них и спросил:
     - А как вы думаете, профессора недоученные, отчего район наш чертановским зовут?
     Скривился Ваван. Сразу видно, - не знает. И Юлька опять пятнами пошла. Только у ней другое, - на «профессоров» решила обидеться.
     Молчат. Оба. Тогда я им издалека намёк делаю:
     - «Чертаново» не от слова «чёрт», въезжаете? А от слова «черта». Выселки наши долгое время далеко за чертой города были. Это сейчас город на нас наступил и дальше пошёл, не отряхиваясь. Но мы-то – люди. Какой бы жизнь у нас ни была…
     Тут уже Миха меня успокаивать сподобился:
     - Заноза, ты чего?
     Видать крепко он за свой полтинник волнуется. Не боись, Влом! - никуда эти воротнички от нас не денутся. И получишь ты свой полтинник, братела, да и мой в прицепе. Заноза подачками брезгует. Заноза чего надо – сам берёт…
     - А вы в другую сторону пробовали? – дальше намекаю. – Не спрашивать, а слушать?
     - Что? – разевает рот Ваван.
     - Как это? - вскидывается Юлька.
     - Да, - говорю, - в институтах такому не учат. Могу по буквам: если мы не знаем, о чём спрашиваем, то, может, разберём, чего нам просто так скажут?
     - Кто? – беспокоится Миха.
     - Ну, точка их ядрёная, - поясняю ему, и сразу злость куда-то девается. – Которая про нас всё знает. Сейчас ведь как: вы длинно спрашиваете. А точка коротко отвечает. А пусть она тоже побухтит. Какой вопрос – такой ответ.
     Смотрю в их лица светлые и вижу: не догоняют. Объясняю ещё раз:
     - Представьте, вас всю ночь в цугундере о чём-то допрашивают, а наутро дают протокол подписать. А там всего-то два ответа на выбор даётся «да» или «нет». Как? Выберете да подпишете?
     - Ёлы-палы, - стонет Ваван. – Кела! Да тебе цены нет!
     Ну, я молчу, ясное дело. Потому что скромный. Только почему же это «нет»? В полтинник заценили…
     Юлька тоже не скупится:
     - Ты – гений, Коля. Ребята, вы посидите пока, а мы тут быстренько…
     Ух, как им идея моя понравилась!
     Как начали они про потенциалы да обратную связь судачить, что сразу стало ясно: без меня бы мировая наука ещё долго под забором отхаркивалась, да от большой дороги к вершинам человеческой мысли пряталась.
     Приятно, конечно. Даже показалось на минутку, будто я в их тусовку попал. Будто я – как они. Учёный… Не шалам-балам… Батяня был бы доволен. До самой смерти ведь мечтал, чтоб из меня какой-то толк вышел. Только я думаю, что толк этот вышел из меня ещё в детстве, когда старшие в карты играли на мои подзатыльники. Они, значит, играют, а подзатыльники мне достаются. Вот толк и вышел. И куда-то ушёл. С концами. Наверное, уже тогда я карты полюбил. Сила в них…
     - Я и паять могу, - говорю. – Образование имеется. Давайте, помогу чего надо…
     - Значит так, - снисходит Ваван до объяснений. – Ответ будем принимать не по среднеинтегральному равновесному положению стрелки-коромысла весов, а по флуктуации натяжения скручивания нити. У нас как раз и тензодатчики есть, и усилители. И головных телефонов парочка…
     - Ты с ума сошёл! - шипит Юлька. – Если ты о наушниках от папиного «панасоника»…
     Можно, конечно, и дальше рассказывать, как они до ночи кричали друг на друга. Как перестраивали, перепаивали, переделывали…
     Только остались мы с Михой в ту ночь кормить комаров в сарае. И сказать по правде, что там у меня в ушах нашумело – не разобрал. Выходил ночью до ветру несколько раз – это да. Было, конечно. Так что же вы хотите? На то и пиво. Но наушники к соответствующим отверстиям на голове прикладывать не забывал. А как там у Михи дело было… что я - конвой брату своему?
    
     ***
     Наутро, ещё четырёх не было, тронул меня за плечо Миха. И я, представьте, сразу проснулся. И понял, что дело дрянь.
     В сарае – светло. Студенты подсветку включённой оставили. Вижу: Миха стоит ровно. Глаза широко открыты, да только не видит он меня. И такое впечатление, что ничего он не видит. Сказать по правде, я ведь тоже спросонок мало чего разберу. Знаете ведь, как бывает: поднять – подняли, а разбудить забыли. Но трезвость в голове – капитальная. Какая-то цельность такая. Непривычная. Я такое впервые у глазника прочувствовал. Когда меня на очки пытались подсадить. Мама дорогая! Я чуть не завыл от ужаса. Так вот как они все, оказывается, выглядят! Люди-то! И отказался я от очков. Не хочу на такой мир смотреть. Лучше уж отсюда, из тумана за ним подсматривать…
     Я почему вспомнил тот случай, - такие же ощущения. Только не по зрительным делам. А по общему настроению…
     И Миха. Стоит, значит, рядом с моим лежаком. Держит руку у меня на плече, а длань у него – ого!
     И говорит, задумчиво так:
     - Николай, а где бы это сейчас на рояле можно было поиграть?
     Сдурел брат однако. Эк его расколбасило!
     - Ты, Михаил, того, - говорю. – Остынь. Это у тебя вчерашнее пиво перебродило. А для этих дел рояль не нужен. Уборная во дворе, а также щели между гаражами имеются…
     - Нет, - говорит Миха. Кротко так говорит, будто с бабушкой своей, Ларисой Матвевной, царствие ей небесное, разговаривает. – Это не пиво. Это машинка твоего Козыря чего-то у меня в груди ворочает. Тошно мне, Коля. Помоги. Дозарезу нужен рояль… Срочно.
     - Где же я тебе, Миха, рояль найду? – спрашиваю ласково. – Пианино ещё куда ни шло. В детском саду стоит. Но рояль? Разве что у Сергеича в казино. Так до туда пёхом… и кто же нас туда пустит?
     - Ладно, - соглашается Миха. Будто уговорил я его. Сподвиг на что-то путёвое. – Пусть будет пианино. Только срочно. Во где стоит… – И на горло себе показывает.
     Вот и хорошо, думаю. До детсада две остановки трамваем. Пока дойдём, может, и без пианино найдёт, где облегчиться. Видать шибко много раков было. И пиво импортное, смерть патриотам.
     Оделись мы. Сарай заперли, к детсаду двинули. Темно. Только месяц в полнакала присвечивает. Соловьи ещё не проснулись, зато сверчки разрываются, кузнечики…
     И что характерно – идём ровно, без крена и сбоев. Ходко идём. Быстрым шагом. Чуть ли не в ногу.
     Так что все мои надежды, что пока дойдём, пианино без надобности станет, рухнули. Вскоре и наш первый по жизни изолятор показался, где годки свои младые мы всей компанией мотали. Детский сад называется. Окна тёмные, забор покосившийся, сетка - рабица. Хорошо ещё не додумались собаками охранять.
     Забор-то мы перелезли. К дверям подошли.
     - Не передумал? – тихо спрашиваю. – У тебя же там, в условном, ещё год висит…
     - Полтора, - стонет Миха. – Отпирай.
     И по голосу слышно – всё, скрутило парня.
     «Ладно, - думаю. – Где наша не пропадала!»
     Открыл дверь. Легко. Запор – насмешить может. Имущество спасти – нет.
     Зашли. Темно. Шаги наши гулкие, вроде как по всей околице разносятся.
     - Тише, - говорю. – Тут же кто-то сторожить добро должен. Не разбуди…
     Ага. Как же - «не разбуди»…
     Едва до актового зала добрались, да в лунном свете он это пианино узрел, прямо, как кот на мышь стойку сделал. И как спружинит! Только что стоял рядом, вот здесь, я его локоть своим плечом чувствовал. А через секунду он уже там. Стула нет, так он рядом с инструментом на колени бухнулся.
     У меня даже в горле пересохло. Понял я, наконец, зачем ему пианино в четыре утра понадобилось…
     - Миха! Да ты охренел, - хочу закричать, а из горла только бульканье какое-то. – Ты же так всю округу разбудишь. Мусорские через минуту будут…
     А он уже крышку откинул и пальцы приложил…
     Ну, братцы, никогда бы не подумал, что слух может доставлять такую приятность. И будто не играет Миха, а о своей жизни рассказывает. Только не об этой, всамделишной, а о какой-то другой. Какая у нас с ним была бы, если б отцы наши в послевоенном детстве не голодали, а в молодости не пили. Если бы дедов наших немец на фронте не пострелял. Если бы прадеды, вместо того, чтобы всем хорошо делать и по песне этой шашками друг друга рубать, себе бы хорошо сделали, жёнам своим, детям… И такая тоска меня взяла, что рухнул я на пол. Слёзы, - не поверите! – в три ручья. И башкой об пол – раз! И ещё – два! А Миха наяривает, и будто звёзды к нам заглядывать начали. И луна с ними хоровод завертела. А я молиться начал, представляете? Ну, блин, да я и сейчас плачу!
     «Господи, - говорю. – И для чего же ты меня таким уродом сделал? Какая Тебе в том радость? Ну, когда дети малые там чёртиков разных мелком на уборных рисуют… так ведь - дети. А Ты? И для этого моего скотства нужно было мир создавать? Для этого Ты целую неделю карловался»?..
     И вдруг, бах! Трах! Слышу, как входная дверь хлопнула. И сапоги по коридору. Бум-бум-бум… Ну, ясное дело - милиция. Куда же без неё. Ежели ночью. И музыка…
     А они свет включают. «Прекратить»! – кричат.
     И так противно мне сделалось, что стошнило. Прямо на эти щербатые, мастикой ухоженные доски. Где детки танцуют, песни поют, а о судьбе своей безрадостной да отвратной и не догадываются…
     Тут меня кто-то в спину – бах! Одну руку выкрутил, вторую… Наручники кожу щемят, в мясо впиваются. Ну, ясно - герой!.. Только что же это такое? Быть может, человек раз в жизни с Богом накоротке… раз в жизни о себе Самому Главному напомнить хочет!
     - Тише, - прошу. – Пусть ещё поиграет.
     Кого просить надумал… Вижу - двое к Михе бегут. А он играет… На коленях, как ангел… Несправедливым мне это показалось.
     - Да остановитесь же люди! – кричу. - Здесь, на ваших глазах – чудо. Человек из своей мерзости вылупляется. Нельзя топтать!
     Вижу, не слышат они меня. У них приказ. И власть. И пистолеты с дубинками. Некогда им музыку наших затерянных душ слушать.
     И вот тогда-то это и произошло.
     Остановил я их. Замерли. Замёрзли.
     А наручники, которыми чёрт этот меня оцепил, – будто пластилиновые. Я руки просто разнял и всё. И свободен. Стряхнул «героя» со спины, и к парочке, что к Михе рвалась, подошёл. Не. Не понял, чё там с ними. Стоят, отморозки. Как-то я месяца два на мясокомбинате работал. Для смеху мы в холодильнике на ночь неразделанных свиней на ноги ставили. Утреннюю смену пугать…
     С этими тоже самое. Только тёплые.
     Тут Миха, наконец, от пианино отклеился. И хотя свет в зале, как на новогоднем утреннике, а против того, как он в темноте играл, будто чёрная ночь без его музыки наступила. А входная дверь опять хлопает. Видать кроме этих троих ещё кто-то приехал…
     Увёл я нас оттуда. И себя, и Миху. Не знаю как, только очутились мы рядом с гаражом. Считайте – перенеслись!
     Мусорские это дело в тот же день и замяли. Наряд очнулся, в себя пришёл. Неловко, видно, им сделалось, что с бомжами справиться не смогли. Вот и убедили друг друга, что всё это им привиделось. Что в здании никого не было. Ложный вызов. А музыка, что охраннику послышалась, - так подростки с магнитофоном мимо проходили. И блевотину мою, видать, сами затёрли. Знал бы, уж не стал бы сдерживаться…
     А дорожки наши с тех пор разошлись.
     Юлька за Вавана замуж вышла. Смирновой заделалась. Они вдвоём научными делами занимаются. Целый институт себе где-то в Подмосковье отгрохали. «Альтернативное естествознание» называется.
     Михаила Ломакина вы знаете. Турне-гастроли, Ломакин с оркестром, Ломакин без оркестра, музыка по мотивам импровизаций Ломакина… Да… Только на его концерты я не хожу. Плачу, блин! Стыдно. Хорошо новые записи он мне регулярно присылает. Раз или два в месяц запираюсь у себя в кабинете, - слушаю. Семейство моё не вмешивается. Они думают, что это я так к своим выступлениям готовлюсь…
     Ну, а я, в отличие от Михи, по заграницам стараюсь не шастать. Ну, его… Мне и моего театра, здесь, в Москве хватает. Рисуюсь под иллюзиониста-фокусника. Театр Николая Заноизина! Сегодня и ежедневно! Последнее представление! Спешите сегодня, иначе придётся смотреть завтра! Полёты под куполом! Феррари из воздуха… Верят! Тем более, ещё ребят пригласил. Ну, эти-то настоящие! Профи! Я как на их реквизит гляжу – дурно становится. Химия-механика-оптика… Зато среди них легче затеряться. Правда, в последнее время они сами коситься начинают… Мне-то никаких приспособлений не нужно…
     Что? Думаете, можно было и лучше своим талантом распорядиться?
     Да Господь с вами! Возьмите себя в руки. Мы же взрослые люди: что вы хотите от слесаря третьего разряда, без всякой надежды дорасти до мастера?