Мир был опасен – и красив.
     Новый мир, потому что старый умер.
     Клубы алого, синего, перламутрового, лилового дыма цвели на горизонте: пухли, словно грибы, расползались, как амёбы, а затем превращались в тонкие нити, пестрые змеи, и точно акварельные кляксы, расцвечивали небосклон. Небо было зелёным: тонны ядовитых веществ, выброшенные в воздух, изменили преломление света. Оно было опаллесцирующе-неоновым – смертоносная навязчивая реклама.
     Аня опустилась на коленки.
     Прямо в жирную сажу – пепел мира, сгоревшего под ударами бомб. В небо, памятью об ушедшем величии, вздымались искорёженные металлические остовы. И в их тени, среди обломков рухнувших надежд, распустилось настоящее Чудо. Лепестки цвета живого золотого огня. Тычинки цвета сладкого янтарного мёда. Листочки, зелёные, словно плюшевая лягушка, которую Миша подарил ей на десятилетие. Как он мог выжить среди этого кипящего, алого, пылающего Ада? Его спасла случайность, как и саму Аню…
     Ладоням было холодно – даже кости ломило. Девочка бережно наклонила ковшик из рук, и ручейки талой воды потекли у неё между пальцев, увлажняя сухую, сожжённую небесным пламенем землю. В воде ещё плавали не растаявшие льдинки – девочка набрала снега и льда из заводского холодильника, не затронутого взрывом.
     Она помнила, как это было: чудовищной силы удар, от которого вздыбилась сама земля, на её глазах автобус приподнялся в воздух, подпрыгнул и впечатался в высокую бетонную стену, сплющившись, как гармошка. Вода в мелкой речулке вскипела. Аня уцелела лишь чудом: укрывшись за массивными железобетонными конструкциями, она, словно в дурном сне, смотрела, как мимо пролетают остатки арматуры, куски породы, валуны, гнуться и ломаются, словно спички, деревья, рассыпаются тротуары и фонарные столбы. Как она уцелела – уму непостижимо. Словно она оказалась в некоей мёртвой зоне, которую лишь чудом не тронул огонь и смерть, царящие вокруг.
     Уцелела для того, чтобы расхотеть жить.
     Это было давно. Очень давно.
     Позавчера.
     Целую вечность назад.
     И хотя картины багряного ада намертво впечатались в её сознание, но в то же время, ей казалось, словно это случилось годы назад. Того, прежнего мира, уже не было. Был лишь этот – безжалостный, отравленный мир, где огонь с шипением пожирал пластмассу, выбрасывая едкие пары в воздух, где почва до сих пор ещё была тёплой – а местами – и сожжённой дотла. Остатки небоскрёбов высились гротескными великанами.
     И в этом мире не было никого живого, кроме неё.
     Её и Цветка.
     Она питалась продуктами, которые находила в магазинах. Жевательные резинки «Мамба», тающие на языке; кукурузные хлопья, такие вкусные, если запивать их холодной газировкой. Шоколадные батончики и чипсы; тонко нарезанное мясо и дюшес.
     Мир умирал.
     Он стонал каждое мгновение, мучился и агонизировал вокруг неё. Со стоном и скрежетом рассыпались конструкции, не рухнувшие в первый момент Удара. С треском рассыпались обуглившиеся балки, проваливались полы. Одна в мире смерти, в котором не было никого, кроме гула далёких самолётов, что сеяли смерть и боль – в других городах. Порой они пересекали небо – красивые серебристые капли, несущие ужас и ад в своих стальных недрах. Горизонт по ночам полыхал алым.
     А потом она нашла его.
     Он был такой очаровательно беспомощный, придавленный осколком кирпича, но всё ещё не сломленный, каким-то невообразимым чудом уцелевший среди творящегося безумия – как и она. И она отложила в сторону плюшевого мишку – с оторванной лапой и одним глазом, которого она нашла в развалинах – и бережно освободила его. Его лепестки были тугими и сочными, а листья – покрыты сажей и пылью. И тогда она впервые заплакала. Аня сидела на корточках и плакала, и слёзы текли по её грязным щекам, и капали с подбородка. И она собрала их в ладони, и умыла того, кого нашла.
     Но надолго ли хватило бы её слёз?
     И она отправилась в вояж по развалинам, и наконец в одном из разбомбленных заводов нашла то, что искала – каким-то чудом уцелевший холодильник, подключённый к автономной станции в подвале. И погрузила ладони в искристый снег, запорошивший морозильную камеру, соскребла его с холодного металла, и украсила его кусочками льда. Она несла его бережно и осторожно, почти не чувствуя ладоней, которые онемели, и её подарок таял, грязными дорожками рисуя узоры на её руках.
     Она приносила его снова и снова. Смачивая растрескавшуюся, мёртвую землю.
     Вот и сегодня.
     Она бережно сняла комочки грязи с его нижних листьев и прислонилась к стене.
     Цветок распускался, набухал. Он ещё прочнее пустил корни в землю и вовсе не собирался погибать. Маково-солнечный, яркий и ясный. Её единственный друг среди смерти и опустошения. Она любила его. Только они вдвоём выжили среди этого безумного мира. И порой, когда она закрывала глаза, ей казалось – а может быть, просто снилось – как кругом простираются яркие, зелёные поля, и как десятки, сотни, тысячи золотисто-огнистых цветов качают своими головами, испуская беззвучный звон.
     Только потому, что она спасла его.
     Полыхало небо, отравленное, противоестественно-зелёное. Клекотали в небесах несущие смерть машины. Девочка спала.
    
     Яд, который убил всех её родичей, знакомых и людей, убил мгновенно, лишь отчасти экранированный железобетонной конструкцией, медленно просачивался по её жилам. Радиация выжигала одну клетку за другой. Но Цветок не боялся яда. Первая, самая яростная атака не затронула его – а нынешний, невысокий фон не был смертелен – растения не люди. Подпитанный водой, смочившей спекшуюся, иссушенную землю, он больше не собирался погибать.
     Да и зачем?
     В нём медленно вызревали семена.