В Сочи они прибыли на теплоходе «Россия». Когда мама сказала «теплоход», папа с улыбкой показал ей строчку в билете: «дизель-электроход». Но эстетка мама такое политехническое нагромождение выговаривать не пожелала. Для нее «Россия» навсегда осталась теплоходом. А папа не возражал. Он руководил в главном, пустяки его не волновали.
    
     1.
     Началось все так. Папа вдруг объявил маме и Валере, что сегодня они уезжают.
     Папа любил делать сюрпризы. Правда, они не всегда совпадали с планами тех, для кого предназначались, но в семье уже сложились такие правила игры: папа интригует, все делают вид, что интригуются, а потом и вправду всем делается интересно. А папа уже все заранее подготовил, уже все обо всем знает и приключение в конце концов получается.
     По дороге в порт он якобы деловито говорил на другие темы, давал дурашливые распоряжения, и уже в порту удивительным образом купил три билета. Это в августе! Билеты, правда, были палубные, но лично Валера в этом ничего не понимал, поэтому отнесся к палубному статусу равнодушно. Он вообще не верил, что такое возможно. Еще вчера он не знал, куда себя девать, а уже сегодня стоял с папой и мамой на палубе знаменитой «России», слушал, как орут чайки, чувствовал ногами машинную вибрацию и щурился от ослепительной и бескрайней воды.
     Как там родители уладили свои дела, почему решили ехать именно сейчас и именно в Сочи, чем им было плохо дома, на одесских пляжах, Валера не знал. Что-то там было у них такое незадолго до папиного решения. Какое-то напряжение в воздухе, суть которого осталась Валере неизвестной. Короче, в чем истинная причина, Валера не знал. Да и не очень хотел знать. Главное – он в настоящем круизе по Крымско-кавказской! С заходом в Ялту. С приходом в Сочи… И Крым, и Кавказ… Нежданно-негаданно… За все четырнадцать лет прожитой жизни в другие города Валера ездил только поездом. Самолеты и пароходы казались ему совершенно недоступным транспортом. Для каких-то очень, важных, знаменитых или богатых людей… И вот – август, каникулы и оглушающий, волшебный мир! Все, как говорили о круизе по телевизору: яркие, шумные пассажиры, стерильные палубы, белоснежные мачты… А еще антенны, шлюпки, иллюминаторы…
     Для своего возраста Валера был не слишком самостоятельным человеком. Читал много, учился неплохо, но в житейских вопросах сильно отставал от сверстников. Его друзья давно уже не связывали свой досуг с родителями, избегали всяких нежностей с их стороны, втихаря курили и тискали знакомых девчонок. Валера, хоть и обогнал в росте своих сверстников, был тощ, слаб, стеснителен и, по собственным оценкам, очень некрасив… Девочек он болезненно стеснялся, курить не хотел, в драках не участвовал, короче, жил пресной, дистиллированной жизнью, которой и тяготился, но в каком-то смысле и дорожил…
     Его многочисленные знакомые, и в школе, и вне ее, охотно общались с ним, однако своим не чувствовали. Валера с легкостью переходил на их язык, подхватывал их темы, но и он сам, и его собеседники ощущали взаимную разнородность…
     Папа не понимал, в кого он такой. Сам папа и курил, и попивал, был решительным, бесшабашным и компанейским мужиком. Увидев однажды, как папа отметелил приставшего к маме хулигана, Валера уже совсем ясно представлял себе, каким папа был в юности… Тем более, война…
     А для Валеры комфортнее всего было оставаться один на один с книгами. Он погружался в придуманные миры и уж там с легкостью становился своим: скакал на конях, летал в космос, побеждал в поединках, шептал немыслимые в реальной жизни слова: «Я… тебя… люблю…» И, как писалось в этих книжках, щекам его делалось горячо.
     Но ежедневная его реальность была ровным, без бугорков скольжением.
     Поэтому отрыв от надоевшего летнего безделья и путешествие в обществе папы-мамы, да еще такое экзотическое, стало для него настоящим праздником…
    
     Как только Валере надоела палуба, он пошел знакомиться с нутром теплохода. И уже через пять минут по-настоящему заблудился. Он не представлял, что прекрасный, белоснежный, такой понятный и логичный снаружи лайнер может быть настолько запутанным и сложным внутри. Коридоры, лестницы, этажи…
     Когда понял, что заблудился окончательно, остановил первого встречного и задал вопрос, который, как Валере казалось, не ронял его в глазах собеседника: «Как отсюда выйти к бассейну?» Речь шла об открытом бассейне на палубе, и получалось, будто спрашивающий не заблудился, а ищет выход именно к нему. Так в течение первого дня пришлось проделать несколько раз.
     Назавтра он уже с гордостью выбирался из лабиринта сам.
     А пока, в первый день, Валера изучал теплоход и изнутри, и снаружи. Забирался на разные уровни, пробирался мимо каких-то металлических надстроек, пока ему не сделали замечание, сюда нельзя, мол…
     Когда увидел открытый бассейн сверху, подумал, что все-таки странное это зрелище: вокруг бесконечная зеленая вода, загибающаяся за горизонт, а в центре, на их белом островке, еще немножко воды в синем гомонящем прямоугольнике.
    
     Ближе к ночи разместились в шезлонгах на палубе. Первый раз в жизни Валере предстояло спать практически сидя. Да и в шезлонгах он до этого не сиживал. Тем не менее, уснул он моментально: насыщенный день вымотал его, морской воздух опьянил, шум за бортом убаюкал. Только пристроился в шезлонге – бац, и уже над горизонтом сияющая лысина молодого солнца! И все залито молочно-розовым. И все в нерезкой такой, прохладной дымке… Как в кино иногда.
     Валера хотел встать, подойти к борту, нашел ногами сброшенные вечером сандалии… Ноги в сандалии не влезали. Что-то случилось. Будто его обувь сменили на детскую…
     Валера глянул на ноги и обомлел… Такого он еще не видел. Стопы ног были, как надутые грелки! Непонятного цвета и чудовищного размера…
     Но мама тут же успокоила:
     – Испугался? Не бойся, они просто отекли, пройдет. Но это безобразие. Ты ведь всю ночь ноги опущенными держал. Не послушал папу. А папа знает, папа всю войну прошел…
     Папа всегда все знает. Он вчера действительно велел ноги на низкую деревянную скамеечку уложить, как сам сделал и как маму научил. А Валера пропустил мимо ушей. Не послушал…
     – Пап, а почему одни спят в шезлонгах, а другие в каютах?
     – В каюте жарко, – ответила за папу мама.
     И Валера в который раз отметил, что мама почти никогда не отвечает на вопрос. Он же не спросил, почему именно они на палубе. Он спросил, почему одни там, а другие тут… Но спорить не стал.
     – Пап, а каких пассажиров больше? Каютных или палубных?
     Мама с интересом повернулась к папе.
     – В каютах народу больше, – не открывая глаз сказал папа. – Почти восемьсот мест…
     – А в шезлонгах? – не отставал Валера
     – Пятьсот…
     «Интересно, – подумал Валера, – а сколько из этих пятисот знали, что ноги надо на скамеечку класть?…»
    
     В Евпаторию «Россия» не зашла. Стояла на рейде. А к теплоходу подошли местные катера. Забрали прибывших и привезли отбывающих…
     Зато побывали в Ялте…
     – Дама с собачкой, это здесь! – взволнованно сказала мама.
     – С какой собачкой? – невинно спросил Валера.
     Мама пронзила его гневным взглядом.
    
     2.
     В сочинском порту, стоя на асфальте, Валера чувствовал некий дискомфорт, ему не хватало привычной машинной вибрации под ногами. А мама, оглянувшись на покинутую «Россию», вдруг умиленно вздохнула:
     – Как невеста в белом платье!
     Валера закатил глаза, но от комментариев воздержался.
     – Между прочим, – сказал всезнающий папа, – когда она еще была немецкой, она была в черном платье.
     – Кто была немецкой? – опешила мама. От умиления и следа не осталось.
     – Невеста, – спокойно сказал папа, – «Россия». Она тогда называлась «Патрия». Гитлер ее очень любил… А черной она была потому, что так было вообще принято: всех трансатлантиков красили только в черный цвет…
     Валера и мама переглянулись… Было не понять, это что, папа опять разыгрывает?.. На ходу сочиняет?
     – Трофей, трофей – успокоил их папа. – Хороший, дорогой, перекрашенный трофей.
    
     На выходе из порта их ждали ловцы «дикарей». Местные женщины, разбиравшие неорганизованных новоприбывших по своим квартирам. Родителей и Валеру подобрала рослая величественная грузинка. Жила она на окраине в белом домике, заросшем диким виноградом. Жила вдвоем с сыном, Валериным сверстником. А метрах в десяти от хозяйского дома стоял другой – для постояльцев. Такой же, как и хозяйский, только совсем голый, без винограда, и поменьше.
     Когда они вошли в калитку, Валере показалось, что они вошли в зеленую воду до колен… По обеим сторонам дорожки росло что попало, огромное, зеленое, густое... И только перед их домиком была голая площадка, на которой стоял темный исцарапанный стол на тяжелых дубовых ногах. А над ним шатром прогибалась навешенная на палки старая клеенка… С вершины шатра на витом черном проводе свисала лампочка…
     – Вот здес будете жит, – хозяйка как-то обходилась без мягких знаков. – Комната, кухна, радио, свэт… Курит можно. Туалет, вода – во дворе. Вечером придете поздно, захочете вкусное попит, стучите мене в двер. Или в окно. Это бесплатно.
     – Что бесплатно? – удивился Валера.
     Хозяйка медленно из-под век посмотрела на Валеру, и продолжила, как ни в чем не бывало:
     – Скажите: «Чай Кубы нам!» Вам сразу принесут… У вас такого чая нет – палчики лизат будете!
     «Ни фига себе! – подумал Валера. – У них чай кубинский!»
     Это был 1962 год… Куба была чрезвычайно популярна.
     «Надо папу про чай спросить, – решил Валера. – Мама точно не знает…»
     Оказалось, мама прекрасно знает.
     – Ты же все не так услышал! – расхохоталась она. – Тебе сказали: «Чайку бы нам!» Куба здесь ни при чем…
     – Жалко, – сказал Валера и все-таки посмотрел на папу.
     – Патриа о муэрте! – успокоил его папа и поднял сжатый кулак на уровень плеча.
    
     Пляж в Сочи оказался совсем не таким, к какому привык Валера дома, в Одессе. Вместо привычного песка и ракушек весь берег покрывала крутая галька. Валера попробовал лечь на нее, но она была слишком горячей, а главное, больно давила на ребра. Большинство загоравших поджаривались на деревянных лежаках. Валера украдкой разглядывал пляжниц, сравнивал с теми, каких видел дома, на родных пляжах. Его удивило, что в отличие от Одессы, здесь многие женщины загорали не в купальниках, а просто в своем нижнем белье. Обыкновенные трусы и лифчики. Папа сказал, что это те, кто по путевкам – с периферии. Здесь их полно. Какой-то молодой парень в длинных черных трусах спросил у папы, который час. Папа ответил, и тогда парень шлепнул свою спутницу, явно жену, по мокрым розовым трусам и велел собираться. В доме отдыха скоро обед…
     Рядом с мамой на темно-зеленом лежаке загорала молодая женщина в темно-зеленом купальнике. Как специально подобрала… Через минуту мама уже о чем-то с ней говорила, что-то выспрашивала, что-то объясняла. Ну, конечно, где, что и почем… Валера не прислушивался. Но один кусочек разговора ему понравился.
     – А у нас в Одессе пляжи песчаные! – гордо и немножко спесиво сказала мама.
     – У нас в Одессе тоже! – с достоинством ответила темно-зеленая.
    
     И еще было одно важное отличие. Волны. На одесских пляжах волны были невысокими, мягкими, шуршащими. Почти всегда.
     В путеводителях писали, что естественная бухта, в которой разместилась Одесса, укрывает город от мощных волнений открытого моря… А вот то, что волны гасились волнорезами, выстроенными параллельно берегу, папа решительно отверг.
     – На песчаных пляжах берег пологий и углубляется постепенно, – важно пояснял он Валере и маме. – А на каменистых, как здесь, берег круто уходит в глубину. Поэтому и волны более сильные…
     На сочинском пляже волны поднимались стеной, шумели, грохотали. «Может, завтра будет потише?» – думал Валера… Лезть в такую волну ему не хотелось.
    
     Папа тоже не горел желанием плюхаться в грохочущую воду. Пока мама купалась, он позвал Валеру с собой:
     – Пошли, мороженое купим.
     Но еще до мороженого папа заглянул в прохладный павильончик, где продавали сухое вино, наливая его в стаканы, как сок… Потом купил папирос, и только уж потом они стали в очередь за мороженым.
     По дороге назад мороженое нес Валера, а папа курил.
     Мама уже вышла из воды и сидела под цветным деревянным грибком с книжкой в руках. Она и папа читали совсем не те книжки, что любил Валера. А Валере было скучно их чтение. Папа привез с собой в Сочи «Куклу госпожи Барк», а мама – толстенный том Теодора Драйзера…
     Кроме нее под грибком никого не было. Папа подмигнул Валере, зашел с противоположной от солнца стороны, чтобы тень его не выдала, и подсел к маме так, чтобы коснуться бедром ее мокрого бедра. Мама, не отрываясь от чтения, чуть отодвинулась. Папа оглянулся на Валеру, разулыбался во все лицо и снова подсел. Мама резко отодвинулась и возмущенно оглянулась на папу, готовая разразиться гневной речью.
     Увидев, что это папа, она смутилась и, сжав по-девчоночьи кулак, сделала вид что стучит им по папиному лбу… А папа, счастливый, привлек маму к себе, звонко поцеловал в щеку и, улыбаясь, обернулся к Валере:
     – Наша мама – самая-самая на всем пляже! Скажи? Давай ее мороженым угостим.
     И он еще раз громко чмокнул маму в щеку…
     – Лень, ты что, выпил? – ощутив его дыхание, тревожно спросила мама, но Валера видел: для мамы сейчас это не первостепенная тема.
    
     – Пап, а как называется этот пляж? – откусывая пластиночку шоколада от своего эскимо, спросил Валера. – Ну, у нас Аркадия, Фонтан, Ланжерон… А здесь?
     – И здесь куча разных, – папа тоже развернул фольгу и принялся деловито разглядывать, с какого бы заиндивевшего бока начать. – Этот называется Ривьера.
     – А какие есть еще?
     – Ну… Альбатрос, например…
     – Лёнь, – оживилась мама. – А почему «Ривьера»? Что это значит?
     – В каком шмышле? – папа откусил почти треть своего эскимо. Как простую шоколадину.
     – Ну, не по-русски почему названо?
     – А Ланжерон, это по-рушки?
     – При чем здесь Ланжерон! – нелогично рассердилась мама. – Я же тебя про Ривьеру спрашиваю.
     Папа поднял палец, как бы прося паузы, пока дожует. Мороженое он держал в другой руке, на относе, чтобы не обляпаться.
     – Это в Италии такой курорт есть. Побережье такое. И во Франции. Ну а мы, чем хуже?
     – А что это значит по-русски? – спросил Валера.
     – А я откуда знаю?
     – А по-какому это, пап? По-итальянски? Или по-французски?
     – Потом… – ответил папа. – Дай мороженое доесть. Потом вшо рашкажу.
     И со всей серьезностью снова откусил большой кусок…
    
     Вечером, когда наступала темнота, дома было здорово… Над входом в их домик горела голая лампочка. Она, как круглым плафоном, была окружена прозрачной мошкарой, тень от которой моталась по стене и земле. И от этого слегка укачивало… Пахло теплым вечерним воздухом, и сверчки (или там, цикады, Валера точно не знал) стрекотали вокруг оглушительно…
     Когда они возвращались с вечерних гуляний, Валера оставался на дворе, садился к столу под шатром и смотрел сквозь натянутую на окна и двери марлю, как родители включали красный, абажурный свет внутри домика, передвигались там, словно рыбы в красной воде. Мама еще немного возилась с одеждой и постелями, а папа выходил и включал лампочку под шатром. Сразу все местные бабочки, жуки, комары набивались под их клеенчатый шатер и бодали со стуком лампочку и клеенку…
     Валера сам, без команды, отправлялся за «кубинским» чаем. И, хоть чай не любил, с удовольствием пил его рядом с расслабленными и нестрогими родителями.
     Мошка, комары, жуки… Все равно – сидеть с родителями без всяких дел, просто пить чай и болтать о разном, было здорово…
    
     Они насыщенно отдыхали. Большую часть времени, конечно, на пляже. А кроме пляжа, был Дендрарий, где Валера с мамой обнимали огромные стволы пальм, а папа фотографировал его и маму на цветную пленку, башня на горе Ахун, с которой был виден весь город, музеи…
     В музее истории города папа самодовольно ткнул пальцем в табличку, где говорилось, что значит слово Ривьера и откуда взялось слово Сочи. Все совпало с его объяснением. Мама за его спиной, как школьница, состроила пародийно-уважительную гримаску… Но Валера знал, она и в самом деле гордится.
     Однако музеи папа не любил. И кино тоже. Вообще, его научные и художественные интересы не совпадали ни с мамиными, ни с Валериными.
     Когда они вышли из какого-то парка прямо к фасаду нового кинотеатра под современным названием «Спутник», Валера восхитился, а папа скис. Кинотеатр был с наклонными стеклянными стенами и наклонной крышей. Такие здания в народе называли «совремёнными». А за стеклянной витриной была видна мозаика, на которой присутствовали и космонавт, и орбиты, и голенастая ракета, и даже девушка в наушниках – все, как на иллюстрациях к рассказам Александра Казанцева…
     Валера обожал фантастику. Космические полеты были для него отдельной священной областью. Сначала советские, а потом и американские фантасты заполнили его душу и голову не только атмосферой нестандартных ситуаций и нестандартных решений, желанием испытать себя в пограничных условиях, не только привили желание раздвигать границы привычного и верить в невозможное, но и, как это часто бывает, заложили в его податливые мозги свои специфические штампы и трафареты… Воспитанный на иллюстрациях к этим рассказам, Валера неизбежно должен был обрадоваться и мозаике с растиражированными картинками…
     Радость Валеры была вызвана еще и тем, что на афишах с двух сторон фасада рекламировался новый фантастический фильм «Человек-амфибия». Но к огромному Валериному сожалению, папа к фантастике был абсолютно равнодушен. Получалось так, что папа, восхищавший Валеру и бесшабашными выходками, и тем, что знал все на свете, что был сильным, умелым, решительным… этот самый папа совсем не разделял интересов Валеры. Он учил сына разным нужным мужским вещам, но был глух к тому, что для сына было важно. И получалось, как со сверстниками: чтобы общаться с папой, Валера должен был говорить на «его» темы. А общего языка не было.
     И Валера все реже и реже пытался достучаться до папы…
     – Пап, мам, пошли, посмотрим! Это же по Беляеву! Помните, я рассказывал? Про человека-рыбу!..
     Папа быстро глянул на маму и сказал весело:
     – Ну, что, можете сходить. Я пока тут квас попью, подожду в парке.
     – Квас? – забеспокоилась мама. – Квас или пиво?
     Папа сделал широкий жест рукой. Позади них обнаружилась загородка, на которую Валера с мамой не обратили внимания. Небольшая часть территории парка была ограждена металлическими конструкциями, а вход на эту территорию закрывали турникеты, как в московском метро. Чтобы войти, надо бросить пять копеек.
     – Ну, и что это? – спросила мама.
     – Как я и сказал, квас! Только на халяву! За без денег, за без так…
     Он взял маму за руку, кивнул Валере и повел их к турникетам.
     Внутри огороженного пространства виднелись столы, мокрые витиеватые краны и народ, пьющий квас из пивных кружек.
     «Неужели, правда, бесплатный?» – очень сильно засомневался Валера.
     Дамы в шляпах и с китайскими солнечными зонтами, мужчины в белых парусиновых костюмах и туфлях, все такие солидные, важные, степенные, потные … Ну, не верилось, что это они так на дармовой квас поналетели…
     – Опускай пятачок в турникет, входи – и пей от пуза! – весело пояснил папа.
     Так они и сделали. Опустили и вошли.
     Внутри, Валера ни к чему не притрагивался.
     – Разыгрываешь?.. – неуверенно спросил он папу.
     Папа в ответ взял кружку, просто поднес к крану, доверху наполнил квасом и подал маме. Потом налил Валере. Потом – себе…
     Квас был ледяным. И кисловатым. И сладковатым… Валера подумал, что сколько ни пей, все равно не напьешься. Но на такущей жаре глотать эту чудесную коричневую жидкость с желтоватой пеной, можно, казалось, бесконечно…
     На третьей кружке Валера сдался… В живот больше не помещалось… «Интересно, туалет в кино тоже такой «совремённый»? – подумал Валера и оглянулся на скучающих мозаичных космонавтов.
     – Идите, идите, – папа кивнул в сторону кинотеатра, – видите, мне есть чем заняться.
     Валера перехватил папин взгляд и увидел за квасной оградой большущий киоск «Кубанские вина»…
     «Ну, вот когда он успел про все это узнать? – с удивлением подумал Валера. – Ведь мы все время вместе!»
    
     Внутри кинотеатр оказался еще лучше, чем снаружи. Особенно – зал. Первый раз в жизни Валера увидел в кино кресла, расположенные амфитеатром. Головы впередисидящих не мешают позадисидящим… И изумительный потолок – волнами из молочного стекла. Валера сел слева от мамы в удобное мягкое кресло, свет стал медленно гаснуть, и гас он, как оказалось, тоже – волнами…
     Когда фильм, который просто околдовал их с мамой, закончился, когда зажегся свет, зрители топтались перед крошечным выходом, а музыка из фильма все еще звучала, переполненный впечатлениями Валера продолжал восхищенно вертеть головой. Перед глазами еще танцевали люди в сомбреро, блестел чешуей Ихтиандр, а прекрасные линии подводного дворца сливались с архитектурой кинотеатра…
     И вдруг на чистенькой новенькой стене роскошного кинозала, рядом с собой, он увидел очень характерный, знакомый по многим подворотням, темный потек… На стене – потек, под стеной – лужу.
     Обалдевший, он показал маме пальцем на невозможную здесь туалетную композицию…
     Мама удивилась не сильно и сказала, как отмахнулась:
     – Это он от избытка чувств…
     – Кто, он? – ошарашено спросил Валера, так и не сумевший полностью переключиться на суровую реальность…
    
     3.
     Валере купили цветную стиляжную рубашку «навыпуск» и замысловатую шляпу: то ли китайскую, то ли мексиканскую. Покупала мама. Папино участие свелось к тому, что он решительно пресек протесты Валеры. Не потому что ему понравился Валера в этом клоунском наряде (сам-то он был в белых брюках, украинской рубашке и соломенной шляпе)… Просто папа в принципе не терпел Валерины протесты…
     Так и ходил Валера, как длинный, сутулый и тощий попугай…
    
    
     Этой ночью он проснулся от резкой боли в горле. Не то что глотнуть, языком шевельнуть было пыткой. Утро раскочегаривалось в жаркий день, температура у Валеры тоже росла, жажда мучила все больше, а глотать он не мог совсем…
     Мама расстроилась, все утро бурчала папе, что это его бесплатный квас виноват, что папино «Все будет нормально» доведет их всех когда-нибудь, что ничего смешного здесь нет…
     Она приготовила Валере полоскание: в пол-литровой банке теплая вода с йодом. Полночи и все утро Валера не мог даже слюну сглотнуть, а в момент полоскания, как только вода с йодом коснулась его иссохшейся воспаленной глотки, боль исчезла. И тогда, не удержавшись, Валера сделал крупный глоток. Глотнул – и сжался от предчувствия боли… Но – ничего, проскочило за милую душу. И он, оглянувшись, не видит ли мама, выпил волшебное полоскание до последней капли.
     Увы… Безболезненно проглотить что-либо другое – не удавалось.
    
     Мама безуспешно попыталась покормить Валеру хоть чем-то тепленьким, снова приготовила полоскание и сказала, что сбегает в магазин. Папа сказал, что ничего страшного, что парень уже взрослый и это не та болезнь, чтобы дежурить у постели. Что все будет в порядке. Сунул в карман пачку «Беломора» и тоже засобирался. Валера ничего не имел против, но в то, что мама решится оставить его одного, ему не верилось…
     Тем не менее, родители ушли, пообещав скоро вернуться. Валера сполз с кровати, босиком на пятках дотопал до приемника, включил и забрался обратно. Горло болело, голова болела, спина болела… Он лежал и слушал какую-то литературную передачу…
     Это было утро одиннадцатого августа…
     В двенадцать дня в динамиках наступила долгая тишина с потрескиваниями… Валере стало тревожно, он, кряхтя, сел на кровати и прислонился спиной к прохладной стенке… Потом пошли позывные «Широка страна моя родная…» с падающими нотами-каплями в конце каждой фразы, а потом мужественный, торжественный голос Юрия Левитана наполнил весь дом: «Внимание, говорит Москва!..»
     Голос этот сильно волновал Валеру. Не только тем, что он говорил. Главное, наверное, было в том, как он говорил…
     Левитан - пел. Особенно в начале каждого объявления…. «Го-во-рит Мос-ква…» выпевал Левитан свою коронную мелодию, нагнетая напряжение, значительность, тревогу…
     Валера слышал этот голос… «От советского информбюро», на пластинках и по радио… И всегда волновался…
     Теперь, слава богу, никакого Совинформбюро. Теперь этот голос казался Валере гулким, могучим голосом космического пространства. Когда он гремел над вселенной, под ложечкой у Валеры делалось пусто…
     «Голос космоса»… «Гремел над вселенной»… Как уже было сказано, не слишком разборчивый в чтении, Валера был пропитан штампами советской фантастики…
     Уже дважды этот голос сообщал о потрясающих для Валеры событиях… Сначала был Гагарин, потом – Титов… И что же, сейчас будет еще один? Валера забыл об ангине, перестал чувствовать боль…
     «…все радиостанции Советского союза…
     …сообщение ТАСС…
     …"Восток-3" пилотируется гражданином Советского Союза летчиком-космонавтом майором товарищем Николаевым Андрияном Григорьевичем...
     …Самочувствие товарища Николаева…»
    
     Дверь со стуком распахнулась, и в комнату ввалился полноватый и носатый парень Валериных лет. С большим арбузом в руках.
     – Гамарджоба! – с порога заорал он.
     – Тише! – зашипел на него Валера и показал пальцем на радио.
     – А, это… – носатый отмахнулся от Левитана, как от приставучей южной мухи. – Я тебе, пасматри, принес…
     Наступила пауза, заполняемая данными об апогее, перигее и прочих, явно не интересных гостю вещах… Он пока по-хозяйски подтащил стул к столу, уселся и водрузил на стол свой арбуз…
     – А ты вообще, кто? – сглотнув наждачную слюну, спросил, наконец, Валера.
     Парень посмотрел на него удивленно, словно не понял, как этого можно не знать, и гордо сказал:
     – Я Нодар! Сын твоей хозяйки. Вот, она арбуз послала. Прямо с бахчи. Еще горячий.
     И добавил, будто показал удостоверение:
     – Тебя Валера зовут!
     – Горячий?.. – медленно спросил Валера. – Горячий я проглочу… Давай, вместе проверим?
     – А! Слушай, что проверять! Кушать надо! – сказал Нодар и вытащил большой складной нож. – Вот это нам, это – папе-маме оставим.
     Пока они с удовольствием наворачивали и вправду горячую сахарную мякоть, Валера узнавал много нового и даже удивительного.
     Оказывается, Нодар уже не учится. Он бросил школу и подрабатывает. В пятнадцать лет… Они живут с мамой только вдвоем. Их район называется Камчатка. Здесь дерутся лучше, чем в центре.
     – Вы только вдвоем с мамой? – неделикатно спросил Валера. – Папы нет?
     Нодар широко улыбнулся:
     – У меня мама – и папа, и мама, и деда!
     – В смысле?
     – А ты не знаешь? По-грузински «папа» – это «мама»… А «мама» – это «деда»…
     – Свистишь! – недоверчиво выставился на него Валера.
     – Мамой клянусь! – обиделся Нодар.
     «Неужели, правда? – подумал Валера. – Как же они не путаются!» И, уходя со скользкой дорожки, резко поменял тему:
     – Нодар, а ты с кем-нибудь ходишь?
     – Как это? – Нодар перестал жевать и повернулся к Валере
     – Ну, у тебя девушка есть?
     – Ха! – Нодар круто задрал указательный палец. – Обижаешь?..
     – И что… ты ее… это… ну, любишь?
     – Канешна! У меня их две! Я их двоих люблю!
     Тут Валера совсем разволновался и перешел к самому сложному:
     – И ты сказал ей… им… Сказал?
     – Что? Слушай, что сказал?
     – Ну, это… Ты же с ними по-грузински говоришь? Как будет по-грузински «Я тебя люблю»?..
     Валера уже знал, как это будет по-английски, по-немецки, по-французски… даже по-испански. Ему казалось, что это одно из самых важных предложений в любом языке…
     Нодар посмотрел на Валеру, как учитель на двоечника.
     – «Я тебя люблю» по-грузински будет «Ме шен миквархар»! Зачем спрашиваешь?
     «Этого я не запомню никогда! – подумав, решил Валера. – Надо на бумажку записать? Мало ли…»
     И он снова перевел разговор на быто-лингвистическую тему. Оказывается, они здесь, в Сочи не знают, что такое «маза», «лушпайка», «смитник»… И даже некоторые простые матерки им не знакомы…
     Валера был под таким сильным впечатлением от их сумбурного разговора, что почти забыл про нового космонавта. А когда вспомнил, оказалось, что Нодару космическая тема до лампочки. Он снова отмахнулся, собрал арбузные корки в газету и ушел, обещав заглянуть завтра.
     – Чай с медом принесу – сразу будешь мужчина. Мамой клянусь!..
    
     Ну, а когда вернулись родители, горло у Валеры уже почти не болело. Болело, конечно, но не сравнить с утром. Температуры не было.
     – Вы уже знаете? – набросился на них Валера, как только дверь открылась. – Про космонавта уже знаете?
     – О! Арбуз! – обрадовался папа.
     – Как твое горло? – мама подошла к Валере и озабоченно потрогала губами лоб.
     – Нормально у меня горло… Вы про космонавта слышали?
     – Слышали, – рассеянно сказала мама и поставила на примус чайник.
     Папа весело сказал: «Ну, я же говорил, что это не настоящая ангина!», но мама в этот раз раздраженно сказала: «Все ты всегда знаешь!..» А Валере: «Все равно завтра будешь сидеть дома…»
     – А мы с мамой пойдем на пляж! – жуя арбуз ехидно добавил папа.
    
     Так они и сделали.
     Валера не обиделся. Он еще сам чувствовал себя не в своей тарелке, и на пляж ему не хотелось. Он дрых до девяти, потом послушал по радио «С добрым утром», потом почитал, потом опять послушал радио.
     Сегодня воскресенье, Нодар, как видно, хлопочет с мамой по хозяйству. Позже придет. Горло практически не болит. Особенно, если не глотать… Утром папа купил газеты, в которых уже напечатали портрет космонавта Николаева… Он был больше похож на космонавта из книжек, чем Гагарин. Не такой красивый, как Титов, но тоже очень мужественный. Брови густые, на щеках вертикальные складки. Точно, как в книжках…
     А пляж никуда не убежит. Они же еще не уезжают. И Валера уснул…
    
     Когда из приемника снова, как вчера, донеслись позывные, Валере стало не по себе. Он вскочил, покрутил ручку громкости, но в тишине не было понятно, достаточно ли… И вдруг голос Левитана оглушающе, несоразмерно громко сказал: «Внимание…» (пауза)… «Через несколько минут…» (пауза)… «Будет передано важнейшее сообщение!..»
     А вот это уже было очень похоже на грозное Совинформбюро…
     Что значит, важнейшее? Что это может быть? Космонавта запустили вчера. А сегодня тогда что?
     Страх заворочался в животе аж до тошноты… Никакой другой версии, кроме войны, Валере просто не пришло в голову. От страха он вдруг резко захотел в туалет. Однако, какой туалет, если Левитан снова повторил свою угрозу: «…важнейшее сообщение!»
     Валера запаниковал по-серьезному. И родителей нет дома! Нужен им пляж, когда ребенок болеет!..
     «Внимание!» –
     (Пауза казалась бесконечной) –
     «Говорит Москва!
     Работают все радиостанции Советского Союза! Передаем сообщение ТАСС!..»
     Валера не заметил, что стоит на полу босиком и снижает громкость приемника с такой осторожностью, будто это от него сейчас зависит, что скажет Левитан…
     «12 августа 1962 года, в 11 часов 02 минуты по московскому времени, в Советском Союзе на орбиту спутника Земли выведен космический корабль "Восток-4". Корабль "Восток-4" пилотируется гражданином Советского Союза летчиком-космонавтом подполковником товарищем Поповичем Павлом Романовичем!..»
     Страх, раздувшийся и заполнивший до пределов комнату, лопнул и сменился счастливым, восторженным изумлением.
     – Ура!!! – дико заорал Валера и запрыгал на одной ноге, как пятиклассник. – Урра!!!
     И тут вдруг неожиданно и неуместно прозвучал за его спиной спокойный и насмешливый голос:
     – Что так радуешься, генацвале? Что он тебе сказал? Что ты здоровый?
     Валера оглянулся и увидел улыбающегося Нодара. У того в руках был чайник и стеклянная банка.
     – Это тебе арбуз помог, мамой клянусь! – уверенно и авторитетно сказал Нодар. – Я всегда арбузом лечусь. Но мама сказала: «Мало! Чай с медом – надо». Ты ей сильно понравился. Она у меня, знаешь, какая добрая! Сказала: «Не накормишь его чаем, убью!»…
    
     4.
     Когда Валера снова оказался на пляже, он понял, что кое-что изменилось.
     Во-первых, родители переместились с лежаков у воды в так называемый солярий. Бетонная площадка, поднятая на столбах над раскаленной галькой и покрытая решетками, рассеивающими солнце. Соляриев было несколько в ряд вдоль берега… Там тоже имелись лежаки, тень и тамошний народ выглядел более солидно.
     Во-вторых, в компании с родителями оказалась некая дама, симпатичная блондинка с чернющими глазами, очень смешно коверкающая слова. Возраста она была примерно маминого, но Валере представилась без отчества. Просто – Рузана.
     – Кто она? – спросил у мамы Валера, когда мама пошла окунуться, а Валера увязался проводить ее до воды.
     – Наша новая знакомая. Мы познакомились и подружились.
     – А почему она так смешно разговаривает?
     – Она армянка. Русский знает плоховато…
     – А разве армянки бывают блондинками?
     – Она крашеная. Крашеная армянка. Но очень хорошая. Милая, добрая, веселая. У нее сын есть – красавец! Чуть-чуть старше тебя. Он скоро придет, познакомишься. Просто Аполлон, а не парень. Тоже армянин…
     Валера хмыкнул. «Тоже армянин». Вот мама, очень неглупая женщина, так все говорят. Но иногда в разговоре может сказануть вот такое и не заметить. Папа всегда улыбается, никогда не исправляет. Бывает, что Валера сходу и не поймет, что она имела в виду. А папа всегда понимает. Однажды Валера услыхал удивительную мамину команду:
     – Леня! Пошел дождь – сними штаны!
     Папа посмеялся, конечно, но сразу понял, что мама просит снять их с веревки на балконе… А Валера не понял…
     Иногда после таких вот перлов, как «тоже армянин», папа притягивает ее к себе, обняв за плечо, и целует в щеку… Мама потом смеется, видимо понимает вдогонку, в чем промахнулась. А иногда кажется, что специально так говорит, чтобы папе понравилось…
     Аполлон пришел через часок… Низкорослый очень загорелый парень, с серыми какими-то волосами, светлыми глазами и расслабленными полными губами… Нижняя губа отвисала, почти как у верблюда.
     – Артур, – сказал парень, протягивая Валере загорелую руку, на которой, как у негра, сверкнула розовая ладонь.
     – Валера, – сказал Валера.
     Артур сел рядом и запустил обычный перечень вопросов: из какого города, где учишься, какую музыку любишь…
     Говорил он намного лучше Рузаны. И почти без акцента. Узнав, что Валера после ангины, и мама согласилась взять его на пляж, только если он и не заикнется даже насчет купания, Артур легко это принял:
     – Чего тогда просто лежать, потеть, да? Пойдем, гулять будем. С тобой познакомимся. С девочками познакомимся. Поговорим хорошо, дружить будем, да? – И пошел, уверенный, что Валера идет за ним.
     – Смотри, в воду не лезь! – успела крикнуть за спиной мама.
     – Меня вообще-то не Артур зовут. Артур - это, чтобы вам, русским было понятно. Меня по-армянски зовут, Арцрун. Но мама любит, чтобы меня Артур звали. У нас вообще не так, как у вас называют. У вас Сережа, это обязательно Сергей. А у нас может быть один Сергей, а другой – Сережа.
     – А в паспорте, как написано?
     – Так и написано! У одного – Сергей, у другого – Сережа! У нас и Гамлет имя есть, и Артур вот… Только я не Артур. Я Арцрун…
     – Я понял, – сказал Валера. – Но я не знал, что Гамлет, это армянское имя.
     – А что Сережа – знал?
     – А папу твоего как зовут?
     – Папу я не знаю, он умер давно. А как звали – знаю. Его Ишхан звали. Знаешь, что такое ишхан по-армянски?
     – Нет, конечно.
     – Это по-вашему форель. Рыба такая в Севане есть.
     – Так ты Артур Ишханович?
     – Арцрун, – терпеливо поправил Артур. А отчества у армян не приняты. Это мы для вас так называемся – Ишханович.
     – Тогда для нас надо было бы «Форелевич», – улыбнулся Валера. – Ну хорошо, а фамилия у тебя какая?
     Артур вдруг нахмурился. Опустил голову, посмотрел косо на Валеру.
     – А ты что, не знаешь? Почему спрашиваешь?
     – Откуда ж мне знать? – искренне удивился Валера. – Я же тебя в первый раз вижу!
     – Фамилия у меня Брсикян, – хмуро пробасил Артур. – Но ты меня так не называй. Это нехорошая фамилия. Некрасивая. Я хочу бабушкину взять. Я и в школе уже так записался.
     – А у бабушки красивая?
     – Ну да! Уж лучше этой! Эта сильно некрасивая.
     – А какая у бабушки?
     Артур улыбнулся и чуть смущенно, но горделиво сказал:
     – Сукасян.
    
     К фамилиям у Валеры был особый интерес. Почти, как к космонавтам. Ему казалось логичным, что не по именам, а по фамилиям можно определить происхождение человека.
     Недавно ему в руки попала книжка писателя и ученого Льва Успенского «Ты и твое имя». Он слопал ее одним махом, не отрываясь, как фантастику какую-нибудь. Там было интересно все. А в конце был словарь имен, что какое имя обозначает и откуда взялось. Валера с изумлением узнал, что такие имена, как Иван, Марья, Матвей, Тамара, Данила… даже имя Садко – имеют еврейское происхождение. Простые русские, можно сказать, деревенские имена! А Федор, Георгий, Кузьма, Татьяна – греческие… И еще есть латинские… А собственно русских, с русскими корнями, очень мало…
     Прочтя эту книгу, Валера оказался в центре внимания всего класса. Каждому, особенно девчонкам, хотелось знать, что означает его или ее имя. С какого языка и как переводится на русский. И Валера щеголял новыми знаниями и наслаждался вспыхнувшим к нему интересом…
     Другое дело – фамилии. Тут, вроде, все уже ясно. Иванов – русский, Иваненко – украинец, Иванович – белорус, Иваневский – поляк… Так ведь тоже не совсем. Оказывается, и у русских есть Иваневский, и у украинцев – Иваневич… Но все-таки больший порядок, чем в именах. Он уже легко узнавал – Алтунашвили – грузин, Миколайтис – литовец, Шмуленсон – еврей, Аршелян – армянин. И хоть в каждом народе было некоторое разнообразие, в общем виде Валера догадывался о происхождении.
     Проблема была с его собственной фамилией…
    
     Артур тем временем поднимался на площадку соседнего солярия. Валера шагал рядом, смотрел вниз на горячие бетонные ступени и видел темно-коричневые кривые ноги Артура, белесые следы пляжной пыли по кромке его ступней. Подошвы ног у него, наверное, тоже розовые, думал он. Прям, Аполлон, а не парень.
     Они подошли к группе ребят, таких же смуглых, как Артур. Валере стало очень неуютно, потому что рядом с этими ребятами, опираясь круглыми попами на перила, стояли две неправдоподобно красивые девочки, а он сам такой тощий и сутулый. Хуже Артура.
     Девочки были похожи друг на дружку, как двойняшки. В очень открытых купальниках, высоченные, с белыми волосами, высокими крутыми лбами, синими глазами, пухлыми губами – короче, реклама сырковой массы Viola! Они смотрели вдаль, на море, парни с ними говорили, девушки почти не реагировали, и Валера подумал, что это ритуал такой. Что девушки и не уходят, но и не показывают, что с ними так уж легко задружиться…
     Артур вальяжно подошел, подал руку и сказал «Артур». Было видно, что он здесь самый младший, что остальные ребята держатся чуточку свысока... Девчонки не спешили знакомиться. Тогда Артур, притворяясь душой компании, начал представлять девушкам своих друзей, называя их по имени и фамилии. У всех друзей фамилии заканчивались на «ян».
     – Это Эдик Абалян, – продолжал Артур, показывая на самого высокого и волосатого. – Это Мирик Левханьян…
     И тут очередь дошла до Валеры… Артур, как споткнулся, чуть помедлил и спросил громким шепотом:
     – Как твоя фамилия?
     Валера смутился, даже растерялся немного, но потом тихо ответил:
     – Шлоян…
     Изумленный Артур постоял молча, а потом что-то спросил по-армянски. Валера пожал плечами, не понимаю, мол…
     – Ты армянин? – шепотом, в самое ухо перевел Артур.
     – Нет, – улыбнулся Валера. – я не армянин. Я еврей.
     – Кто?! – Артур выпучил глаза. – Ты еврей? С такой фамилией?
     Но тут же быстро пришел в себя. Главным для него было все-таки охмурение дам.
     – Ладно, ты только им про это не говори, – махнул он в сторону друзей. И было не очень понятно, он друзей имеет в виду или девчонок. А девчонкам Артур смело объявил:
     – Валера Шлоян…
    
     Валера и сам долго не понимал эту «фамильную» странность. И кого спросить не знал. Думал, ну, может, кто-то из предков был армянином. Но когда прочел книжку Успенского, когда узнал о времени появления фамилий вообще, а еврейских в частности, сильно засомневался в этой версии. В школе не спросишь, еврейская тема была стыдной. Успенский далеко. Да и писать ему Валера бы постеснялся… Мама была категоричной:
     – У папочки своего спроси. Это он нас наградил такой фамилией.
     Но с папой была одна непростая проблема. Не всегда было понятно, когда он говорит серьезно, а когда разыгрывает. Выражение лица и интонации были одинаковыми.
     – Почему? – равнодушно пожал плечом папа. – Это вполне еврейская фамилия.
     Потом, видя, что Валера не отстает, добавил нехотя:
     – Только не на идиш, а на древнееврейском.
     Валера отошел было, но вернулся и снова пристал:
     – А почему на «ян» кончается?
     – А тебе не все равно? Кончается и кончается.
     – Но это же по-армянски!
     Папа помолчал, потом с усмешкой качнул головой.
     – И на древнееврейском много таких слов есть.
     – А ты откуда знаешь?
     – Мне папа мой рассказывал.
     – Ну, какие, например, слова?
     – Ты что ж, думаешь, я все помню?
     – А все-таки…
     – Ну, вот, когда молятся, есть такое слово, «миньян». А «преступник», например, будет «аварьян»…
     – А «Шлоян»?
     – И «шлоян». Есть такое слово «шлия»… не «шлея», которая под хвостом, а шлия… Вытаскивание из воды. А вот тот, кто вытаскивает – шлоян. Или шлаян, они ж, когда пишут, гласные не используют. Нету у них таких букв. «Шлаян», как «аварьян»… Ну, такая у них грамматика…
     – Пап, ну ты это серьезно или сейчас все придумал?
     – Да какая, на фиг, разница! – весело махнул папиросой папа. А может, мы все армянские евреи… Или еврейские армяне… Тебе оно надо?
    
     5.
     – Валерик, Валерик-джан, ты плавать умеешь? Плыви к ним быстро, да?
     На лице у Артура была паника. Он бегал вдоль прибоя вправо-влево и бессмысленно махал вдаль своей загорелой рукой с нелепой розовой ладошкой.
     Девочки, поломавшись немного, все же снизошли и томно заговорили с компанией Артура. И уже через минуту, не оглядываясь, отправились к воде, не сомневаясь, что смуглые кабальеро, как миленькие, поскачут следом.
     Валера, естественно, не пошел. Вот уж чего ему совсем не хотелось, так это плестись за длинноногими дурочками и конкурировать со смуглыми волосатыми красавцами… Да и мама была рядом и все время поглядывала… Он сел на горячую гальку и стал смотреть, как вся компания бултыхается в солнечных бликах на беспокойной воде.
     Но и Артур не пошел. У него была причина похуже: он не умел плавать. И когда компания поплыла вдаль, к буйкам, Артур стал похож на испуганного, растерявшегося щенка…
     – Ты видел ее? – почти со слезами тормошил он Валеру. – Ты Свету видел? Это, которая справа. Она на меня так смотрела! Это Эдик ее уплыл! Слушай, у него совести нет совсем! Он же видел, как она на меня посмотрела!..
     – А как же так получилось, что он плавать умеет, а ты нет? – Валере почему-то совсем не было жалко Артура.
     – Так вышло… – сокрушенно вздохнул Артур. – Где у нас там плавать? Эдик, вон, в Агараке живет! Он с детства в Араксе плавает! А девушкам говорит, что он из Еревана…
     – А что, в Ереване негде плавать?
     – У нас только строят Ереванское море. Есть у нас речка, Раздан называется, но я живу далеко…
     Они помолчали, Артур все посматривал в сторону горизонта, где у буйков качались черные головы счастливых соперников вокруг двух недоступных желтых…
     – Да! – вспомнил вдруг Артур. – Что это за фамилия у тебя такая. Нет такого армянского слова, «шлоян». И имени такого нет. Что это значит?
     – Это по-еврейски так… Вот спасатель на пляже так называется…
     – Так ты что, правда еврей?
     – Да, – усмехнулся Валера. – А что?
     – И по-еврейски знаешь?
     – Нет, я только русский знаю. И родители тоже… Мама, правда, знает английский. А я, нет. Только русский.
     – Вах!.. – тихо удивился Артур. – А я вот, армянский знаю совсем хорошо. У нас красивый язык. Очень. Какие слова хочешь знать? Я все скажу.
     – Хлеб! – немедленно отозвался Валера.
     – Хац! – без паузы сказал Артур.
     – Вода!
     – Джур!
     – Красиво, – согласился Валера. – Журчит прямо.
     Артур, как видно, уже забыл Свету. Он увлекся новой игрой, он гордился родными словами, будто сам их придумал. И затараторил:
     –Мышка – Мук, Кошка – Писек…
     Валера прыснул.
     – Ну, можно не Писек, можно – Кату… Если ты такой дурак… Это же одно и то же…
     Валере было интересно, новые слова он запоминал легко… Но интересовало его другое. Прямо спросить он стеснялся, и подводил к главному по другим словам, как по камешкам.
     – Артур, а как будет «спасибо»?
     – Апрэс! Или Шноракалуцун! Или Шноракалем… Но знаешь, можно сказать просто «мерси». Так у нас все говорят.
     – Это что, тоже по-армянски?
     – Да! – сказал Артур и встал с камней. Настроение у него опять испортилось. Все-таки он был травмирован коварством Светы и Эдика.
     – Шнуракалюцун! – тоже встал и поклонился ему Валера. – Правда, спасибо. Мне понравилось.
     – Шнора! – твердо сказал Артур. – Не шнура, а шнора…
     – Хорошо. Мер-си!.. А как же тогда «пожалуйста»?
     – Хнтрем! – после небольшой паузы сказал Артур и вздохнул. – Слушай, пойдем, да?
     – Подожди! – остановил его Валера. – А главное, как? Как будет «Я тебя люблю»?
     – Вах! Тебе зачем? – снова оживился Артур. Он выделил слово «тебе».
     – А я собираю эту фразу. На разных языках уже знаю. И по-грузински даже…
     Артур улыбнулся, покачал головой, ласково посмотрел на Валеру и сказал, как пропел:
     – Ладно. Учись, пока я здесь. По-армянски это так: «Ес кес сирум эм»!..
     «Не сравнить с грузинским! – подумал Валера. – Это я без бумажки запомню»…
    
     Следующий бесконечный и нудный день Валера еле выдержал. Артур был хороший парень, но Валере уже крепко все поднадоело… Пока он пытался безуспешно завести с сухопутным красавцем разговор насчет кино или книжек, насчет чуда с запуском сразу двух космонавтов, Артур и его команда, как заводные куклы, провожали взглядами каждую проходящую девушку. Головы механически и синхронно поворачивались, глаза маслянели, губы растягивались… Космонавты и книжки тут были, мягко выражаясь, ни к месту…
     Артур непрерывно знакомился с белокурыми крутолобыми девушками, которые казались Валере поголовно близняшками. Сначала Валера их жутко стеснялся, а потом перестал замечать, переключаясь на свое…
     – Слушай, почему у тебя всегда глаза грустные? – спросил его Артур. – Ты мне все портишь, да? Женщины любят веселый глаз. Как у меня. Или, как у Эдика. Про что ты все время думаешь? Слушай, перестань думать. Ты ее кушай глазами, кушай! Глазом завлекай – и кушай. Они это знаешь, как любят!
     Валера не знал, что у него грустные глаза. Он знал, что он очень некрасивый, что девочкам он неприятен, что проигрывает он всем, даже Артуру. Но Валере нравилось, когда у героев книг были именно грустные глаза. Там такие глаза были мудрыми и добрыми. И женщинам из книг именно такие глаза проникали в душу, волновали, заставляли думать потом об их владельце…
     Поэтому замечание Артура о его глазах слегка украсило ему длинный и бессмысленный день…
    
     6.
     – Погуляли? – спросила мама, улыбаясь, когда они к обеду вернулись под ажурную тень своего солярия. Это был уже третий день с Артуром…
     Папа спал на соседнем лежаке, а на мамином Рузана и мама раскладывали еду.
     Еще с детства Валера обожал пляжные пиры. Нарезанные огурцы и помидоры пахли особенно. И вкус у них был тоже очень особенный. Возможно, примешивался запах тины, йода, возможно на языке уже был вкус морской воды, и все воспринималось иначе, чем дома или в поезде… Зеленый лук, вареные яйца, шпроты и домашние котлеты преображались и делались особо праздничными. Неромантичный папа говорил, что просто рядом с морем больше жрать хочется. Но Валера подозревал, что у папы проблемы с обонянием…
     – Валерик-джан! – Улыбка Рузаны была шире ее лица.– Красивый мой, садись, кушить будим. Артурчик-джан, Лёнчик-джан – все кушить, пожалюста!..
     Кроме обычных яиц, сыра и шпрот, в большой миске был нарезан салат из помидоров, огурцов и болгарского перца. Только Рузана заправила салат не так, как мама, подсолнечным маслом, а густо наперчив и посолив, хорошо полила уксусом. И еще зелень местную насыпала (папа ее терпеть не мог) – кинзу с петрушкой… Сказала, что так делают салат в Ереване… Что это самый вкусный салат. Что армянская еда – вообще самая вкусная на Кавказе. У них есть все, и все – самое лучшее…
     – А кубинский чай у армян есть? – задал Валера непонятный вопрос.
     – Может, кубанский? – спросил Артур.
     – Кубинский! – неумолимо отрезал Валера.
     – Нет, – растерянно сказала Рузана, – кубинского нету…
     – А вот у грузин – есть!
     Рузана улыбнулась, беспомощно и мило пожала плечами, а мама погрозила Валере пальцем.
     На запахи их еды оглядывались голодные соседи по лежакам. Они-то в большинстве будут обедать у себя в пансионатах и санаториях. А дикари, которыми были семьи Артура и Валеры, могли поесть прямо здесь.
     Папа проснулся, как бы мимоходом стряхнул песок с Валериного плеча, и захрустел редиской.
     – Куший, Лёнчик-джан, – сладко приговаривала Рузана, накладывая свой салат в белые пиалы, которые принесла из дому. Папа кивал, жевал и морщился. Он ненавидел сельдерей и петрушку… Теперь, как выяснилось, еще и кинзу.
     А Валера морщился от Рузаны. Все ее штучки, ее мимика, акцент, сюсюкающие словечки казались Валере фальшивыми, рассчитанными только на папино внимание.
     Папа спрашивал ее, когда она выходила из морской пены вся такая в пузырчатом купальнике:
     – Ну, как вода, Рузаночка?
     – Теплёночек-теплёночек! – ласково лепетала Рузаночка.
     Папа хохотал.
     – Что вы ели на завтрак, Рузаночка?
     – Просто кашу… – ангельски хлопала она длинными ресницами.
     А папа хохотал, потому что понимал, она имела в виду простоквашу, и смотрел на нее ласковыми глазами…
     Мама тоже смеялась. Но и этот смех казался Валере неискренним. Он видел, что на фоне всех противных Рузаниных ужимочек ежедневная привычная мама тускнеет и в папиных, и в собственных глазах. Не так, чтобы уж совсем (мама-то – красавица, куда Рузане до нее!), однако это, как невкусный, но яркий и непривычный ереванский салат с уксусом на фоне привычного маминого… с подсолнечным маслом…
    
     Но сегодня жизнь повернула стрелки на маму.
     Только закончился их морской пир, как неподалеку от них возникла какая-то шумная ситуация. Мужчина и женщина средних лет в очень ярких и странного фасона купальных костюмах пытались что-то втолковать молодому, кавказского вида милиционеру. Милиционер сильно жестикулировал, кричал, а необычно одетая пара вежливо и внушительно возражала…
     – Жуликов поймали? – предположил Артур.
     – Разберемся! – по-милицейски деловито сказала мама и, изящно обогнув лежак, решительно двинулась в сторону скандала.
     Милиционер и парочка повернулись к маме синхронно и моментально. «Что она им такое сказала?» – подумал Валера. Он окинул всю группу взглядом и улыбнулся. По пояс в тени навеса, парочка стояла на своих голых, ярко освещенных белых ногах, и черные сапоги милиционера контрастировали с этой вызывающей белизной. «Как же ему жарко, бедолаге, в таких сапожищах! – пожалел его Валера. – Представляю запашок, если он их снимет…»
     Остальные пляжники с интересом подступили поближе. Валера с папой и Рузана тоже придвинулись. И тут до Валеры долетела легкая, уверенная английская речь. Это мама объясняла что-то вдруг заулыбавшейся и кивающей парочке… Потом мама строго перевела милиционеру то, что по-английски ответил мужчина. Потом, что женщина. Потом милиционер снял фуражку, вытер пот, снова надел и сунул маме какие-то бумаги, которые до того прижимал локтем к боку. Мама читала, тоже кивая. Потом показала милиционеру пальцем на какое-то место в этой бумаге и стала по-русски объяснять. Тот кивнул, улыбнулся парочке, пожал руку маме и удалился…
     – Вах! Откуда так по-английски знает? – забыв исковеркать слова, спросила Рузана.
     – Она после войны работала с перемещенными лицами. В специальном лагере. Там все говорили только по-английски! – важно сказал папа. Было видно, что он немножко хвастает, и Валере это было приятно.
     Тем временем мама обернулась и помахала им своей шляпой. Спасенная мамой парочка тоже активно закивала и призывно замахала...
     Это были французы. Самые настоящие из самого настоящего Парижа. Муж и жена. Они пожаловались маме, что быть в Сочи без знания русского – это проблема. Почти никто не говорит по-английски. Тем более, по-французски. Даже в гостинице. Только штатный переводчик, но он не всегда с ними…
     Мама небрежно сказала, что готова им помочь. Если они что-то хотят сейчас, она уделит им время. И добавила: «Во имя мира и дружбы». (Она, оглядываясь на папу, тут же все переводила на русский.)
     Они еще долго говорили на разные темы, к которым Валера быстро потерял интерес. В отличие от Артура. Тот слушал, не отрываясь. Рузана сникла совсем. Сначала она тоже кивала французам и улыбалась своей зашкаливающей улыбкой, но те на нее внимания не обращали. В центре всего была мама. И Рузана тихо погасла…
     Договорились, что назавтра они встретятся тут же, в этом же солярии и – распрощались.
    
     – Во Франции много армян, – сказал Валере Артур, когда французы ушли. Диаспора называется. Они помогают нашим, кому требуется. У вас, у русских такого нет…
     – Я не русский, – напомнил Валера.
     – Да, да… – рассеянно отозвался Артур. – И вы нас за это не любите. За то, что мы дружные, что помогаем друг другу, держимся друг за друга…
     – Да кто, вы?! – возмутился Валера. – Это как раз евреев за это самое не любят.
     – Даже ваш Пушкин нас ненавидел!
     Вот тут Валера растерялся совсем…
     – А это ты с чего взял?
     – И я его за это не люблю. Мне учитель показывал. Я читал. Даже наизусть выучил…
     – Что ты выучил?
     И Артур нараспев процитировал:
     – «Ты трус, ты раб, ты армянин!»… Ненавижу!
     – Я такого Пушкина не читал… Может, ты не понял чего? Может, это какой-то отрицательный герой у него так говорит?
     – Положительный, отрицательный – этого я не знаю. Про вас он так не говорит.
     – Да вот как раз про нас он и говорит! Он нас жидами называет!
     – Ну, видишь, как он нас всех ненавидит!… Чечен у него злой, тунгуз у него дикий, чухонец – убогий… Мне учитель все показал, как он про нас пишет… Ты трус и раб, говорит!.. А вот у французов – диаспора…
    
     На следующий день они обедали вместе. Французы звали всю компанию в кафе за столики, но мама уговорила их поесть «по-нашему, по-домашнему». Дома она накануне приготовила свои коронные котлетки (Нодар специально мясорубку и сковородку притащил).
     Французы принесли свои вино и сыр. Артуру вино налили сразу, без размышлений. Валере – после небольшой дискуссии шепотом… И Валере понравилось.
     Гости ели с видимым удовольствием, пили вино, похваливали котлеты, а Валера, прекрасно знавший, какими изумительно вкусными они получаются у мамы, злорадно поглядывал на Рузану…
     Потом французы вежливо расспрашивали каждого о его жизни, а мама все переводила, и Валере вдруг стало очень неудобно. Оказывается, ему нечего о себе сказать нормальным французам. Ну, то есть, вообще нечего. Только то, что родился и, что Валера…
     Но французы все равно были очень доброжелательны. Они сказали, что сегодня уже улетают в Москву, сердечно попрощались со всеми и вручили маме подарочек: крошечную совсем бутылочку, граненый пузыречек (папа иногда приносил в таких же пузырьках духи для мамы… мама их называла «пробные») и крошечную круглую коробочку, где на синем фоне шли две белые дамы под зонтиком. Дамы были изображены треугольниками, но все равно было понятно…
     Рузана пристально смотрела на эти вещички, и на лице у нее была какая-то вялая полуулыбка. Французы уже почти ушли, но потом мужчина вдруг остановился, вернулся и вручил Рузане шариковую авторучку – синюю с золотом… Рузана растаяла, просветлела, улыбнулась своей фирменной улыбкой и сказала: «Мерси!»
     И Валера тоже улыбнулся. Он вспомнил, что армяне используют это слово в своей обыденной речи… Ну, то есть, она поблагодарила француза просто по-армянски… И француз все понял.
     Диаспора!
     Француз послал всем воздушный поцелуй и исчез…
     Валера подумал, что вот, симпатичные люди уходят. И гарантированно уже никогда не пересекутся с его мамой, а уж тем более, с ним или папой.
     …Через год из Парижа к ним в Одессу пришла почтовая открытка с теплыми словами по-английски и по-русски. Чета французов желала маме и ее прекрасной семье доброго здоровья и успехов в коммунистическом строительстве. На лицевой стороне открытки была раскрашенная анилином черно-белая фотография «Праздник газеты Юманите»… И вот уже после этой открытки никаких пересечений не было никогда…
     Итак, французы исчезли, а Рузана кинулась к маме, смотреть, что же такое они ей подарили. Оказалось, что это какие-то мелкие, с точки зрения Валеры, глупости. В маленьком флакончике, точно – духи, а в круглой коробочке – какая-то там компактная пудра. И то, и то, как с придыханием сказала Рузана, фирмы Коти…
     Удивительно, но мама выглядела очень и очень довольной. Даже покраснела. А вот Валера был разочарован и страшно завидовал Рузане и Артуру. Шариковые авторучки еще были редкостью в СССР, а уж заграничные и хорошего качества – вообще диковинка! И вот ее-то подарили бесполезной кривляке Рузане! А маме, которая так помогла им в недоразумениях с милицией, – какое-то барахло…
    
     7.
     Наступил последний день. Папа уже взял билеты на завтра. Они поедут поездом. Надо еще успеть заскочить в Киев на пару дней к родичам и – домой. На носу первое сентября.
     По еще вчерашней договоренности на пляж сегодня не пошли, а решили погулять по городу, посидеть в кафе, попрощаться. Рузана была откровенно расстроена, все время вытирала выступающие слезы растопыренными пальчиками с оттянутым мизинчиком. Будто чашечку кофе держала. Это, чтобы тушь не размазать. Мама, улыбаясь, все время успокаивала ее, как милую капризную девочку. Они шли об руку, все время что-то обсуждали, призывали папу в свидетели, а Артур с Валерой шли впереди.
    
     Сегодня Валера впервые увидел Рузану и Артура не в пляжной одежде.
     Одетая Рузана мало отличалась от раздетой. Только помада ярче, прическа повзбитей… Если мама пришла в привычном легком светлом платье, то Рузана – в короткой полосатой блузке и смешных узких штанишках до колен. И на шее едко-зеленый платок. Или шарфик. Ну, то есть, опять вся такая – из пены морской…
     А вот Артур – другое дело. Оказалось, что в костюме Артур и в самом деле очень симпатичный малый. В отличие от попугайского Валеры Артур был строен и элегантен. Он был похож на Ихтиандра из увиденного в «Спутнике» фильма «Человек-амфибия»… Белый мягкий костюм, романтическая прическа, серые, с длинными ресницами глаза, полные (и уже не расслабленные) губы…
     Валера не любил стиляг. Ему не нравился сорт людей, ставивших на первое место шмотки. Тем более, экстравагантные. Ему были по душе простые и мужественные рабочие парни из советских комсомольских фильмов и плакатов. Брюки-дудочки, дамский кок на башке, узкие мокасинчики – все то, что изображалось на карикатурах, было Валере противно. Но не шмотки сами по себе, а люди их боготворившие. Он был согласен с плакатом, где две огромные красные рабочие руки (на левой написано «комсомольский», а на правой – «патруль») крепко прихватили пьяного стилягу. Называлось это все: «Не за узкие брюки, а за хулиганские трюки». То есть, сами по себе эти брюки ничем страшным не были… Но было ясно, что носили их люди порочные. И одно с другим связано…
     Фантастический фильм «Человек-амфибия» по любимому Александру Беляеву сильно пошатнул эстетические принципы Валеры. Герой фильма, благородный, романтичный, высокодуховный Ихтиандр был стиляга… Не плакатный, конечно, без всех этих галстуков с пальмами, без ботинок на тройной подошве, но брюки были узкими, кок на голове имелся… И все это на фоне настоящей стиляжной музыки. Тем не менее, Ихтиандр отвращения не вызывал. А очень даже наоборот, нравился Валере всеми своими проявлениями.
     В отличие от штанов Ихтиандра (широких сверху и узких внизу, зауженных, как было принято говорить), штаны Артура были узкими сразу сверху. С широким поясом. Но особенно удивительным было то, что в самом низу, вопреки моде, они расширялись. Валере было плевать на моду, ему было важно, что именно такие штаны (обтягивающие, облегающие сверху и свободные снизу) носили отважные всадники на иллюстрациях в любимых книжках. Фенимора Купера или Майн Рида, например.
     Сам же он равнодушно таскал на себе все, что попало. Все, что напяливала на него мама, считавшая его до сих пор ребенком… Ну, почти равнодушно.
     И вот удивительно похорошевший Артур слегка разболтанной походочкой плывет рядом с нелепым, неуклюжим и некрасивым Валерой мимо раскаленных пальм, сквозь раскаленный воздух, по горячему, мягкому асфальту.
     – Ты знаешь, что похож на Ихтиандра? – улыбается Валера.
     Артур небрежно пожимает плечами. Дело, мол, житейское. Потом, помолчав немного, спрашивает:
     – А кто это?
     Валера сразу вспоминает Ялту, «Даму с собачкой» и мамин взгляд…
     – А вы обратно, в Ереван, на чем? – меняет тему Валера.
     – На «Волге». Мамина подруга здесь. Будет уезжать, и нас заберет.
     – А места хватит в машине?
     – Да, она только с дочкой… Нас всего четверо.
     Потом Артур вдруг поворачивает голову к Валере, смотрит на него внимательно и говорит:
     – Да нет! Дочка, это так… Армянка…
     Валера ничего из этого не понимает, но уточнять стесняется…
     – А мы поездом, в Киев…
     – А я знаю, мы вас провожать придем…
     И он, таинственно, как фокусник, достает из внутреннего кармана пиджака фотокарточку и важно протягивает Валере. Валера с недоумением рассматривает: ему кажется, что на обычной открытке из киоска какой-то известный красавец-артист.
     И вдруг он понимает, что это Артур собственной персоной! Загадочный и прекрасный… И черты лица у него и вправду замечательные, что говорить! Аполлон, а не парень! Почему Валера не видел всего этого на пляже?
     – Это меня здесь, в специальном павильоне сфотографировали. Захочешь, скажи мне – тебя там тоже таким сделают.
     Артур благороден, щедр, великодушен…
     – Переверни! – загадочно говорит он.
     Валера видит на обороте карточки написанное под углом в сорок пять градусов посвящение:
     «На память дорогим друзям Ани. Лёни. Валерику От Артура! Август 62 г.»
     «Ну и ничего, что ошибки, – думает Валера. – По-армянски я бы и так не смог написать».
     – Шнуракалюцун! – искренне говорит Валера.
     – Шнора! – строго поправляет Артур, но тут же хохочет и крепко обхватывает рукой Валеру за плечи.
     – Хнтрем, барекам!
     – «Хнтрем», я знаю, «пожалуйста», – весело говорит Валера. – А «барекам»?
     – А «барекам» – «друг». Запомни. Ты мой барекам!
     «Хорошее слово узнал, – подумал Валера. – Надо вечером Нодара спросить, как это будет по-грузински».
    
     Перрон… С одной стороны глянцевые бока бесконечного ряда вагонов, с другой – провал, глубокое, длинное ущелье, в котором блестят рельсы, как два текущих ручейка голубого металла... И запах оттуда, снизу, теплый, мазутный, металлический… И металлический голос с небес, бубнящий о том, кто куда отбывает и куда прибывает… Лязганье, шипение под вагонами, гомон толпы, скрип проезжающих тележек… Огромная красная капля солнца, медленно стекающая в закат… Да… Это вам не стерильные палубы и белые шлюпки, не запах морской тины и не заполошный крик чаек… Черные паровозы мало похожи на белые дизель-электроходы…
     Провожать их пришли не только Рузана с Артуром, но и хозяйка «Волги», которая повезет Артура с Рузаной обратно в Ереван… Владелицу зовут Карина, а ее дочку – Мэри.
     Приподнятость, которую ощущал Валера накануне смены декораций, накануне нового путешествия, горчила… Ему, например было очень жаль расставаться с Нодаром. Когда он постучал к ним в домик, чтобы зайти попрощаться, дверь сама открылась, и он увидел, как Нодар и его взрослая мама валяют дурака, как дети. Мама вырывалась и била Нодара подушкой по голове, а тот хватал ее за руки, обнимал, они валились на диван и хохотали вместе, как ненормальные.
     – Гамарджоба, – осторожно сказал Валера.
     Увидев Валеру, Нодар обрадовался, вскочил и достал из серванта бутылку.
     – Гагимарджос, генацвале! Мы тебя ждали. Это красное сухое. Мама сама делала, клянусь мамой! Самое лучшее вино. Выпьешь с папой-мамой в дороге – в два раза быстрей доедешь!
     – Бери, бери! – погладила мама Валеру по голове. – Будиш нас вспоминат.
     – А кубинского чая у вас нету? – все-таки на всякий случай спросил Валера. И, видя недоумение на лицах, рассмеялся и сказал:
     – Это я так, пошутил… Нодар, а как будет по-грузински «друг»?
     Нодар встал подошел близко к Валере, обнял его и сказал громко:
     – Мегобари! Я твой мегобари, мамой клянусь! Приезжай к нам еще.
    
     Ему грустно было расставаться с балбесом Артуром и его смешноватой мамой…
     Он жалел, что еще разок не побывал в кинотеатре «Спутник»… Там теперь шел фильм «А если это любовь?»…
     А главное, ему было жаль терять ощущение непрерываемой праздничности окружающего воздуха… И хоть впереди был Киев, все равно это было возвращение в будничность.
    
     Артуру на перроне было скучно. Адресами он уже обменялся, писать обещал, а сейчас переминался и ждал, когда вернется в свою компанию знакомиться с крутолобыми блондинками… Он вдруг встрепенулся и сказал:
     – Вай! Надо же попить что-то людям в дороге! Я сбегаю, в киоске куплю что-нибудь.
     И убежал…
     Рузана безостановочно говорила что-то маме, но смотрела при этом на папу. Не со значением как-то смотрела, а так, будто это она ему говорит. Но речь по смыслу явно адресовалась маме. Валера улыбнулся, вспомнив, что по-грузински «папа» это «мама»…
     Карина (вот странно взрослых людей называть просто по имени) рассеянно улыбалась всем и, раскрыв пудреницу, гляделась в зеркальце и припудривала свой маленький, но горбатый нос…
     Валера перевел взгляд на Мэри. Она сидела на краешке их большого чемодана и смотрела на Валеру. И тут папа вдруг сказал ему, подтолкнув к чемодану:
     – Сядь вон, рядом с девочкой, ты мне весь перрон загораживаешь…
     И подмигнул.
     Валера смутился, но сел рядом с Мэри на другой край чемодана. Они оказались вполоборота друг к другу.
     – Меня Мэри зовут, – сказала она и улыбнулась. У нее на щеке появилась веселая и очень симпатичная ямочка. Сказала без акцента, чисто по-русски. Даже чище, чем говорил Валера, потому что его речь иногда выдавала одесское происхождение.
     Мэри была странная армянка. Настоящая блондинка с голубыми глазами (что это за такие светлые армяне сплошняком?), круглолицая, полные губы с ямочками в уголках рта…
     – Я знаю, – сказал Валера. – Я знаю, что ты Мэри. Я еще вчера знал.
     – А я знаю, что ты Валера. И что у тебя глаза грустные. Мне Артур рассказал… А мне интересно было посмотреть…
     – А у тебя тоже грустные…
     – Я глазами на папу похожа.
     – Ты похожа, знаешь на кого? На одну девочку из одной очень интересной книжки. Ее звали Мэрилин Ли Кросс. Я ее именно так себе представлял.
     Валера сказал и тут же пожалел. Ну что она про него подумает? Тут от Ихтиандра шарахаются… Или она сейчас подумает, что он Мэри и Мэрилин перепутал…
     – Ты тоже читал «Неумолимое уравнение»? – физиономия Мэри засияла, как лампочка.
     – Да… – медленно, не веря ушам ответил Валера. – А ты любишь фантастику?
     – Конечно! Это мой любимый рассказ из всего сборника! И еще «Детская площадка» Брэдбери…
     Валера этого не ожидал…
     – А из наших? Беляева любишь?
     – Да! И «Доуэля», и «Человека-амфибию»…
     – Артур похож на Ихтиандра, правда?
     – Артур? – удивилась Мэри. – Ты правда думаешь, что Артур? Он же даже плавать не умеет!.. Или ты так на комплимент напрашиваешься?
     – Я?! – обалдел Валера…
     – Ты! – явно задираясь засмеялась Мэри.
     Это было совсем новое ощущение. Быстрая маленькая радость, похожая на испуг. Чужая, совсем чужая девочка сделала что-то такое, после чего Валере вдруг поверилось, что в ее глазах он может быть похож на Ихтиандра!
     Мэри посерьезнела:
     – Но больше всего у Беляева я люблю «Властелин мира». Читал?
     – Читал? Да я эту вещь у него больше всех люблю. Ты знаешь, он ведь написал два варианта… Я читал оба… Даже сам пробовал внушать, как Штирнер… А Казанцева, Емцева с Парновым, Стругацких? Читала?
     – Читала, читала... Но это скучно. Мне американцы сильно понравились. Особенно Брэдбери. Ну и Годвин, конечно…
     Валера смотрел на нее во все глаза и не верил в такое вот везение. И это в последний день, перед самым отъездом! Он видел, что совсем не в фантастике дело, что они с Мэри говорят параллельно еще о чем-то. И подумал, что первый раз в жизни ему очень хочется не потрогать, а погладить девочку. Руку или щеку… Хочется какого-то ласкового жеста… Растерянно, невпопад улыбаясь, он спросил:
     – А ты про Николаева и Поповича уже читала что-нибудь?
     – Про них еще не успела, но мне папа еще раньше говорил, что должен был быть групповой полет… Он в этом понимает, у него работа такая... Вот бы они корабли соединили там и перешли из одного в другой! Представляешь?
     «У нее папа с этим связан!!!» – у Валеры аж заныло в груди…
     – А ты знаешь, что теплоход «Россия» был раньше немецким? И черного цвета?
     – Не-е-ет… – удивилась Мэри. – А с чего ты взял?
     – А это мне мой папа сказал, – Валера сделал ударение на «мой».
     – Был черным?.. Как мой папа… – улыбнулась Мэри.
     – Что, как твой папа?
     – Ну, теплоход. Мой папа тоже был черный. А сейчас почти совсем белый. Мама говорит, на фронте не поседел, а на работе – пожалуйста…
     Потом она оглянулась на Валериного папу.
     – А твой папа очень симпатичный… Мама тоже красивая. Но ты на папу похож… Вот станешь взрослым, начнешь бриться, будешь такой же, как папа твой. У тебя такие же глаза, как у него. Ты и сейчас… У тебя есть девочка?
     – Нет, – шепотом сказал Валера. – А у тебя?
     Мэри рассмеялась:
     – Что у меня?
     – Мальчик у тебя есть? – хмуро уточнил Валера.
     – И у меня нет. Мы с ним поссорились… Потому что он тупой. Мне с ним очень скучно стало… А ты письма любишь писать?
     – Да! – соврал Валера. – Он никогда никому ничего не писал.
     – А мне будешь писать? Давай, я тебе свой адрес дам. У тебя есть на чем?
     Будет ли он ей писать!.. Валера засуетился, полез в карман своей идиотской рубашки, и нашел только фотографию Артура. Когда он протянул ее Мэри, она покрутила фотку в пальцах, внимательно посмотрела на лицо сухопутного Ихтиандра, пожала плечиком и фыркнула. Потом сказала по-армянски что-то Рузане. Та протянула ей французскую шариковую ручку. Потом Мэри перевернула портрет Артура, и рядом с его посвящением написала свой адрес.
     – Напишешь мне, и я тебе сразу отвечу, – улыбнулась она. – Только не забудь про обратный адрес…
     Валера все время вслушивался в себя: хорошо ли ему? И чувствовал, что слово «хорошо» здесь бессмысленно. Он был затоплен чем-то горячим и незнакомым. И что еще важнее, ему казалось, что и она чувствует то же…
     – А я знаю целую кучу армянских слов!
     – Подумаешь, я их все знаю! И еще столько же русских!
     – А ты знаешь, что «папа» по-грузински «мама»?
     – Конечно! У меня подружка грузинка.
     – А я еще знаю, – начал было Валера, но осекся… Он захотел сказать ей единственную фразу, которую знал по-армянски, главную фразу, но побоялся ее произнести. В голове она звучала уверенно и уместно. В ней не было фальши… Но превратить ее в звуки, сказать ее вот этой, конкретной девочке, это было страшно до обмирания…
     Появился Артур, неся в нитяной авоське бутылки с лимонадом. Он сразу глянул на Мэри и Валеру и широко улыбнулся. Валера понимал смысл этой улыбки. Артур считает его ребенком, лопухом, недотепой, киселем… И к Мэри у него похожее отношение. Мэри ему до лампочки. Очень молоденькая и – армянка. Ему для веселия души русские блондинки нужны, а не армянские.
    
     И тут подали поезд с пустой стороны перрона… Родители стали обниматься с Рузаной, Артуром и даже Кариной. А Валера не знал, что делать. Они с Мэри разом встали с чемодана и растерянно смотрели друг на дружку… И Мэри первая протянула ему руку.
     Артур обнял Валеру, похлопал по спине, постучал кулаком в плечо. Рузана заплакала, а папа, улыбаясь, спросил ее, какая сегодня вода. И она сказала, всхлипывая: «Тепленочек», и заплакала еще горше. Даже мама прослезилась…
     А Валера смотрел уже с площадки вагона, и там внизу, на перроне Мэри была такая!.. Маленькая, серьезная и печальная, как Мэрилин Ли Кросс. Будто она уже смирилась с тем, что останется в безвоздушном пространстве, а корабль полетит дальше… Она смотрела снизу вверх и вдруг улыбнулась. Но улыбка была, как гримаска. Как если улыбаются сквозь слезы. Свет из окон вагона отражался в ее глазах, и Валере казалось, что слезы он видит отчетливо.
     И одними губами Валера медленно сказал ей сверху вниз:
     – Ес кес сирум эм…
     – Что? – тоже одними губами спросила она. – Я не слышу!
     Но поезд уже дернулся, уже поплыл вдоль перрона, и заколыхались в темнеющем воздухе розовые ладони загорелых рук… И вдруг они с Мэри одновременно показали жестами, мол, напиши мне. И оба закивали радостно. Мэри оглянулась на свою маму, та обняла ее и прижала к себе.
     Валера стоял на площадке, и, хотя уже сильно стемнело, еще отчетливо видел всех и думал, что вот он уезжает, а Мэри остается. Ей труднее. У него-то впереди Киев, новые впечатления… А у нее, все, что было до сих пор, минус он, Валера… Уплывающий в темноту Ихтиандр…
     Остающемуся всегда больнее…
     Но как же странно, черт его побери!.. Почему так щемит? Какой-то один разговор на чемодане, и все! А хочется соскочить с подножки и бежать обратно… Как в кино…
     Ес кес сирум эм, Мэрилин… И он побрел внутрь вагона за родителями…
     А уже через пять-десять минут, после того, как все разместились на своих полках, навалилась такая тоска!.. Такая!.. Ведь он, по сути, совсем с ней не знаком, а давит кишки так, будто самую родную… будто единственную любимую потерял… И чем темнее становилось за окном, тем темнее было на душе… Как же теперь?
     Так и уснул на своей верхней полке почти в слезах, с болью в груди… Как у взрослого…
    
     …А проснулся Валера от какой-то легкой, беззаботной песенки над головой... Невесомой и ласковой. Из круглого динамика, с решеткой, похожей на улыбку. И было ясное небо в окошке… с облаками, не отстающими от поезда… и провода деловито съезжались и разъезжались... И солнце стояло, подрагивало в купе...
     И он тут же вспомнил про боль... Испугался, прислушался, сжался в ее предчувствии… Оказалось: нет… не болит. Печаль есть, а боли нет. Лежал на спине, слушал песенку и с улыбчивой нежностью думал о Мэри... Было, как с горлом: радостно не верилось, что больше не болит. Песенка была, как вода с йодом… Страшно еще, но боли уже нет.
     Валера представлял, как напишет ей большое письмо, как она ему ответит. Думал, что обязательно выпросит фотографию. И попросит написать на обороте посвящение. И что обязательно выучит армянские буквы и напишет ей в письме «Ес кес сирум эм»… И обязательно с ней встретится. Он ведь уже очень скоро будет взрослым...
     Бесконечная беспечная песенка… Поезд увозил его, и увозил навсегда…