Без купола, облитая лунной сывороткой, она напоминала обезглавленный труп. Полуразрушенный барабан топорщился в небо обломком гигантского зуба. Я двинулся с очередным обходом. В одном из осыпавшихся окон теплилось подрагивающее пламя свечи. Эту ночь Максимиан решил провести здесь.
     Неожиданно мою вялотекущую скуку нарушило едва уловимое урчание автомобиля. Я насторожился. На десятки километров вокруг леса, да опустевшие деревни. Стало не по себе. Неужели Максимиан прав, нашлось кому-то дело до руин и погребённых под ними мощей? Далёкий рокот двигателя смолк. Похоже, незваные гости на радушную встречу не рассчитывали. Я метнулся к окну. Надо предупредить святошу, чтобы не выдал нашего присутствия, пока ночные посетители не обозначат цель визита. Узкая амбразура встретила меня бездонной чернотой — ни проблеска, ни искорки. Я заглянул в окно. Залитые лунным светом груды битого кирпича, осыпавшаяся штукатурка, оголённые деревянные балки. Ни свечи, ни Максимиана. Из дверей он тоже не выходил. Послышались осторожные шаги. Удивляться было некогда. Выключив фонарик, я кинулся за угол.
     Скоро из чернильной взвеси ночного пространства вынырнула приземистая фигура. Двигался мужчина с опаской, то и дело останавливался, прислушиваясь. Званые гости так не ходят. Я плотнее сжал верный «макаров». Мужчина нёс что-то тяжёлое. Судя по крадущимся шагам, не подарки. Когда он приблизился, я разглядел в его руках большую канистру. Озираясь, ночной гость плеснул из неё на изъеденную временем и непогодами стену. В воздухе разлился удушливый запах бензина. Теперь не отвертится, что имеет страстишку ночами выгуливать истомившееся в гараже горючее! Я изготовился к прыжку.
     Вдруг притаившаяся тишина раскололась — с оглушительным грохотом распахнулась дверь церквушки. На опешившего поджигателя нёсся Максимиан. Перекошенное яростью лицо, развевающиеся волосы и полы белых одежд — ни дать, ни взять, потревоженный дух-хранитель святынь. Не будь я знаком с ним лично по делам суетным, сам бы струхнул. «Гость», бросив канистру, попятился. Рука скользнула за борт пиджака.
     — Оружие на землю! — гаркнул я, выскакивая из укрытия.
     В ту же секунду Максимиан бросился на врага. Оба, рыча, грянулись на землю.
     — Идиот! — прошипел я.
     «Макар» из грозного оружия превратился в бессмысленную игрушку — не стрелять же в клубок из тел. Ох уж мне эти инициаторы! Я ринулся к хрипящему, катающемуся в пыли кому. Вовремя. Превосходящий по массе и физической подготовке, «гость» придавил субтильного противника к земле. Сверкнул выхваченный из подмышечной кобуры пистолет. Я нажал на курок первым. «Гость» вскрикнул, дёрнулся, пальцы рефлекторно сжались. Грянул неприцельный выстрел. Пуля взвизгнула, отрекошетив от стены. Повалив непрошенного «гостя» лицом в пыль, я защёлкнул наручники. Максимиан, перхая и отплёвываясь, поднялся.
     — Сволоч-чь! — процедил он, изрядно исказив свой благолепный образ.
     — То же хотел сказать, — проворчал я. — Какого ты суёшься, когда не просят?!
     — Не сдержался… — Голос Максимиана надломился, но тут же взорвался снова. — Кто тебя послал?! — заорал он, обратив багровеющее лицо к подвывающему от боли в раненном плече «гостю». — Антипенко?!
     По всему выходило, опасения моего пользователя охранных услуг не были гипотетическими — оберегать руины требовалось от конкретных, известных ему людей. Я неприязненно крякнул.
     — Кто такой?
     — Такая… Жена Павла Антипенко, — откликнулся он и, напоровшись на мой угрюмый взор, торопливо пояснил. — Он регулярно на отчитку приезжает. Только с его бесами даже Филарету враз не справиться. Одного гоним, другие тут как тут. К земному сильно привязан. Ему от материального избавиться надо, чтоб душа полегчала.
     Голова у меня пошла кругом.
     — Погоди! Филарет… Вроде ж, его мощи стережём? — Максимиан утвердительно кивнул. — Так… А за экзорцизм свой кошельки прихожанам трясёте?
     Хранитель мощей недовольно засопел.
     — Во-первых, экзорцизм отношения к православию не имеет. А, во-вторых, избавление от материальных привязанностей — часть обряда. Проще верблюд сквозь игольное ушко...
     — Куда экспроприированные привязанности-то складируешь? — подал голос пленник. — Не в собственную ли мошну?
     Если честно, хотел задать Максимиану тот же вопрос. Сдаётся, впутался я в крайне несимпатичное дело. Охрана сект — не мой конёк.
     — Ты б не гавкал, — посоветовал Максимиан. — За попытку поджога и покушение на убийство мотать будешь по полной.
     — Не встретиться бы нам в тех краях, — многозначительно заметил «гость». — За мошенничество в особо крупных мотать не меньше.
     — Я душу очищать никого не принуждаю. Сами приходят. Условия знают. Добровольные пожертвования. А сейчас поднимайся. До времени у меня погостишь. Не досуг с тобой возиться. Отслужу чудоявление на заре, после разберёмся.
    
     Дом, куда мы привезли поджигателя, аскетичным назвать язык бы не повернулся. Два этажа, трёхметровая ограда, интерьер в английском стиле. Неплохо живут нынче хранители мощей. Не отличался Максимиан и человеколюбием — врача раненому не вызвал. Сослался на нехватку времени. Анестетик, правда, вколол. Происходящее нравилось мне всё меньше.
     От предложенного кофе с коньяком я всё же не отказался. Грешен, падок на хороший коньячок. Хозяин тоже потягивал дар французских виноградников со знанием дела. Кофе остывал невостребованный. Неожиданно Максимиан панибратски хлопнул меня по плечу.
     — А хорошо ты его!
     — Я майорское звание не на фуршетах выходил, — буркнул я.
     — Видел… Может, ко мне? На полное довольствие, так сказать. Не обижу. Агентство — штука ненадёжная, сегодня есть клиент, завтра — нет. А тут верный хлеб с маслом.
     — Ты вот что… — Я стряхнул с плеча назойливую кисть. — Коробит меня от твоего бизнеса. Знал бы, не связался. Извини.
     Максимиан цепко глянул мне в зрачки и вдруг рассмеялся.
     — Честный — это хорошо. Ладно, — он лукаво прищурился — двое суток ты ещё мой. Продлевать контракт или нет, дело твоё. Но во время обряда быть обязан. Видишь, не всё спокойно в моём Багдаде.
     — Я знаю свои обязанности.
     — Прекрасно.
    
     Едва горизонт наметился розовеющей полосой, к церкви стали подтягиваться люди. Машины оставлялись где-то за пределами видимости. Путь к храму протаптывается своими ногами — объяснил Максимиан. Всех хранитель мощей встречал поясным поклоном, многих называл по именам. Снова передо мной стоял кроткий агнец. У ног «агнца» призывно высился короб. Туда прихожане бросали пачки денег — отрекались от материального. О цене не спрашивали — то ли помнили с прошлых сеансов, то ли была она известна интересующимся из каких-то замысловатых источников. Кое-кто проходил, минуя короб. Как ответственный за установленный здесь порядок, я осведомился, не стоит ли задерживать «зайцев». Облачённый в холщёвое рубище наниматель посмотрел на меня чистыми очами и смиренно прошелестел:
     — Нельзя остановить того, кто стремится к благодати. — Потом наклонился к уху и добавил. — Расплатились по безналичке или оформили дарения. Теперь понимаешь, что сотрудничать со мной выгодно?
     Я отошёл. Не могу назвать себя глубоко верующим, но сейчас мне было тошно.
     Скоро к церквушке подкатило шикарное авто. Из него выбрался маленький толстенький человек со странным, словно оцепеневшим, лицом. Выходит, VIP-клиенты, дорогу к храму имеют право осилить на льготных условиях. К человечку кинулся Максимиан. Он что-то бормотал, лаская прибывшего просветлённым взором. Из его речитатива я догадался — VIP-клиент и есть тот самый Павел Антипенко, из-за которого разгорелся сыр-бор.
    
     Никогда бы не подумал, что такое крохотное помещение может вместить столько народа. Люди стояли, плотно прижавшись плечом к плечу и, затаив дыхание, смотрели в отверстую в небо дыру. Внимали Максимиану. Болтал он долго, со слезой — отрабатывал пожертвования. Из толпы слышались ответные всхлипы. Понять религиозной ажитации мне было не дано, поэтому, притулившись в затемнённом углу, я недоверчиво посматривал на действо.
     Наконец, сквозь «небесные врата» (так велеречивый Максимиан окрестил дыру в потолке) в сумрачное помещение проник первый рассветный луч. В протянувшемся от свода до засыпанного мусором пола столбе света, мерцая, закружились пылинки. Оратор воздел руки и застыл в такой патетической позе минуты на три. Где-то оглушительно звенел комар. Невольно вслед за толпой я поднял глаза и… В зыбком тумане проявился силуэт высокого худого старца. Одет он был во что-то просторное, до пят. Старец простёр руки к толпе, точно хотел сказать — я с вами. По церкви прокатился стон. Кто-то истерично закричал, кто-то заплакал навзрыд. Толпа подалась вперёд.
     Старик заговорил. Негромко. Голос его кутал мягкой пеленой. Баюкая, вливался пушистой негой в каждую клетку. От нахлынувшего блаженства я задохнулся. Смысл сказанного сквозь головокружительные толщи радости пробивался с трудом. Не всё ли равно, что говорит этот старик, только бы говорил!
     — Вы пришли помочь ближнему, — неслось из ликующих пространств. — Значит, души ваши полны любви и света. Я слышу каждого из вас. Ваши мольбы и чаяния… — Голос тёк медленно и сладко, как тёмный гречишный мёд. — Готовы ли вы встретиться лицом к лицу с силами тьмы, терзающими брата вашего?
     — Да… — тёплым сквозняком пронеслось по волосам.
     — Готовы ли признать в силах тех собственных демонов?!
     — Да-а…
     — Готовы ли вступить с ними в схватку и победить?
     — Да-а-а…
     Неожиданно я почувствовал, что и из моей груди вырывается это «да», сливаясь с десятками других. Пронзило болезненное понимание — всю жизнь во мне гнездилось нечто страшное, чёрное, мешавшее испытывать то блаженство, которое даровал мне голос старца. Вязкий страх потёк по жилам, превращая их в заледеневшие мутные ручьи. Внезапно стылая кора взорвалась, вздыбилась, понеслась, грохоча бьющимися друг о друга осколками. Потащила, ломая кости, в бездонную пропасть, где, кроме мрака и выворачивающей боли, не было ничего. Тут я увидел ЕГО… Того, кто скрывался во мне. Кто увлекал теперь в нескончаемую воронку муки и ужаса.
     В солнечном столбе корчился и истошно визжал толстенький человечек. От былого его оцепенения не осталось и следа. Лицо превратилось в перекошенную маску человека, заживо пожираемого кошмарами, одна мысль о которых способна убить.
     — Изыди!!! — прогремело из ослепительных высей.
     И ОН отступил… Исторгая зловонное пламя, обрушился в бездну, в которую только что пытался ввергнуть и меня. Я вскрикнул и рванулся вверх.
     Вверх, вверх! К невесомым, блистающим мирам, разлитым в беспредельном счастье…
     Подо мной медленно плыла огромная, дремотная река. Закатное небо отражалось в ней, окрашивая воды в нежные оттенки алого, бардового, розового. Радужный ветер нёс меня над терракотовыми просторами. Внизу неспешно текли окутанные дымкой луга, деревни, деревянные церквушки. Я был птицей… Нет, слишком громадны мои крылья. Они способны укрыть и согреть все эти пространства, защитить от того всепоглощающего ужаса, который я недавно пережил. Я ангел… Нет… я ничто! Прекрасное, радостное, растворившее в себе время, расстояния — весь Мир — Ничто!
    
     Когда я снова обрёл плоть и кровь, старец исчез. В «небесные врата» светило солнце. Вокруг слышались протяжные, полные наслаждения вздохи, заливистый смех — люди возвращались из райского небытия.
     Ко мне подошёл Максимиан. Лицо его тоже несло отпечаток пребывания в измерениях Абсолютной Радости.
     — Теперь веришь? — спросил он приглушённо.
     Не знаю, что он имел в виду, но я ответил так, как прозвучало во мне эхо, долетевшее Оттуда:
     — Верую.
    
     Охрана церквушки стала смыслом моего существования. Нельзя допустить, чтобы чья-то земная алчность испепелила двери, за которыми непререкаемое Блаженство, Любовь и Свобода. И, конечно, знание о той безысходной пустоте, в которую мы повергаем себя, не сумев побороть коварный мрак.
     Всякий раз, когда Чудо должно было повториться, Максимиан получал Весть.
     — Филарет знает, как велико неверие в нашем мире, — грустно пояснял Хранитель. — Он призван явить Истину как можно большему числу людей. Моё же предназначение — привести к «небесным вратам» достойных. Фомы Неверующие не должны осквернить храм.
     Я был согласен. Пару раз приходилось применять силу, выдворяя каких-то умников, пытавшихся произвести возле церкви замеры. Я ненавидел их. В голове не укладывалось, как носит земля тех, кто тщится фиксировать глупыми датчиками Откровение.
     Иногда дух Филарета приходил в бренный мир по каким-то неведомым мне, простому смертному, надобностям. Он обозначался в церкви или около безлунными тёмными ночами. Приближаться я не смел. Издали наблюдал, как движется в темноте сияющая точка, освещающая дорогу святому старцу. Наблюдал и трепетал от счастья служить ему.
     Я понимал тех, кто снова и снова возвращался сюда, принося на алтарь Духу презренные материальные блага. Сам бы отказался от пустых мирских ценностей за возможность опять прильнуть к источнику Радости, дарованному Филаретом. Но я был избранным. Как же я был благодарен Максимиану, что он отыскал меня и сумел мягко, без нравоучений сломить моё неверие.
    
     В церкви Максимиан появлялся наездами, доверяя мне заботы об охране святого места. Приезжал обычно раз в два-три дня. Вручал продукты, а сам исчезал. Причём исчезал в прямом смысле — не было его ни в церкви, ни в её окрестностях. Исчезали и громоздкие сумки-холодильники, привезённые им. Вопросов я не задавал. Понимал, ох, не прост заказчик, явившийся однажды в моё охранное агентство.
     Вот и сегодня Максимиан торопливо сел в припаркованную у дверей машину. Автомобиль рванулся с места. Настали самые сладостные мгновения — я наедине с Филаретом. Эти безмолвные беседы давно стали неотъемлемой частью моей жизни. Я вошёл в церковь и присел у склепа. Было покойно и радостно.
     Не успел я слиться с согретым пламенем свечи полумраком, послышался крик. Надрывный. Протяжный. Полный горя и ярости. Я вскочил. Казалось, истошный вопль раздавался из-под земли. Крик приближался. В следующий миг плита шевельнулась, каменная твердь расступилась. Не раз приходилось видеть призрак старца, но исход из могилы я наблюдал впервые. В лицо ударил свет. Отпрянув, я оступился и грохнулся навзничь.
     Филарет вынырнул из-под могильного камня как-то вдруг. От привычной величавости не осталось и следа.
     — Где он?! — прохрипел дух. Глаза белёсыми страшными шарами уставились на меня. Дышал он тяжело. — Где Максим?!
    
     Мы сидели в тесной, похожей на встроенный шкаф, келье. Филарет плакал.
     — Годы работы, — всхлипывал он. — Не успел даже долговременные наблюдения провести!
     Я положил ладонь на судорожно сжатый кулак старика.
     — Давайте по порядку. Пока я только понял, что зовут вас Михаил Романович Шерех, вы профессор и скрываетесь от каких-то весьма влиятельных лиц.
     — Весьма-а-а, — протянул профессор.
     — Но зачем весь этот маскарад?!
     — Нам нужны деньги, — шепнул Шерех и опустил голову. — Наше открытие стоило жизни моим коллегам. Я не мог допустить, чтобы их гибель была напрасной. — Профессор глянул полными муки глазами. — Вне среды препарат разлагается в течение сорока восьми часов. Я вводил его себе.
     — Что за препарат, вокруг которого бушуют такие страсти?
     — О-о-о! Дело даже не в препарате. Дело в направлении, над которым мы работали. Представьте — мир, в котором человек не будет иметь возраста, где исчезнут болезни, а любая техника будет сама себя строить и обслуживать…
     — Это каким же образом?
     — Нанотехнологии! — Глаза профессора заискрились. — Да, те самые, о которых столько сегодня говорят, но не представляют и сотой доли возможностей, какие откроют нам эти бесконечно малые, в одну сорокатысячную человеческого волоса, частицы!
     — Но позвольте… — Я растерялся. — Зачем же препятствовать вашей работе?
     Шерех насупился.
     — Наночастицы подвластны человеку. По сути, это машины, величиной в одну миллиардную метра. Научитесь ими управлять, и вам послушен мир атомов. Вы можете разложить и сложить их в необходимой вам последовательности. То есть, создать из любой субстанции требуемое вещество, материю — предмет в целом.
     — Грубо говоря, вырастить из карандаша ракету?
     — Именно! — Профессор возбуждённо заёрзал. — Понимаете, какие горизонты! Над этим-то и работала наша лаборатория. Агрегат, выражаясь вашими словами, куда, поместив карандаш, можно получить ракету! Мы уже добились обнадёживающих результатов, когда лаборатория была уничтожена. Её взорвали… — Шерех осёкся, потом добавил — со всеми сотрудниками.
     — Но почему?! — Я оторопел.
     — Мир, в котором каждый может из ничего получить всё. Понимаете? Вы помещаете в агрегат любую субстанцию и выращиваете… ну, скажем, автомобиль или целый дом. Отпадает надобность в деньгах. Товар уходит, как таковой. Его не нужно ни производить, ни покупать. Преступность стремится к нулю. Нет необходимости что-то защищать, отстаивать, объединяться для достижения каких-либо целей… Постепенно отпадает потребность в самом институте власти. Это, конечно, вопрос необозримого будущего, но путь, который открывался, благодаря нашим исследованиям, неизбежно привёл бы к этому. Как думаете, сколько сегодня людей заинтересовано в том, чтобы уничтожить в зародыше идею, способную изжить такие столпы социума, как деньги и власть?
     — Согласен. Но как это связано с?.. — Я обвёл взглядом каменную кладку обжитой аскетом кельи.
     — Напрямую, — буркнул он. — Моя группа работала над медицинским аспектом проблемы. Наночастицы, призванные контролировать работу всех систем организма и поддерживать его в идеальном состоянии. Такова основная тема наших исследований. Однако, как при любых подобных изысканиях, мы сталкивались с массой интереснейших ответвлений. Одним из них стало нанотехнологии и бинауральные ритмы. Понимаете, о чём речь?
     — Доктор, — я усмехнулся, — вероятно, вы будете удивлены, но… Говоря современным языком, я мент. Хоть и в майорском звании.
     — Да, да. — Профессор засуетился, точно заглаживал передо мной какую-то вину. — Бинауральные ритмы влияют на ритмы мозга. Проще говоря, манипулируя ими, мы получаем возможность воздействовать на сознание, настроение, состояние человека. Допустим, частота от одного до четырёх Герц носит название Дельта-ритм и вызывает естественный глубокий сон. От четырёх до восьми — Тетра-ритм — состояние медитации и творческой деятельности. Это, если не вдаваться в подробности. Существуют Альфа, Бета, Гамма и многие другие. Бинауральные ритмы давно известны. Сигналы мозга, вызываемые тем или иным ритмом, фиксируются электроэнцефалограммой. Примерно представили, о чём я говорю?
     — В целом да. Если подобрать необходимый частотный диапазон, можно влиять на сознание человека. Так? — Нехорошая догадка заставила меня поёжиться.
     — Да! Наше открытие состояло в том, что введённые в кровь наночастицы помогали с величайшей точностью производить желаемые частоты при помощи голосовых связок. — Шерех с опаской посмотрел на меня.
     Опасался он не зря. В моей голове прорисовалась уже достаточно ясная картина. И я в этой игре интеллектов и технологий выступал в довольно идиотской роли.
     — А знаете ли вы, доктор, что те, на ком вы ставили свои эксперименты, теперь зависимы? — отчеканил я, изо всех сил стараясь взять себя в руки, чтобы не размозжить умную голову этого циника о стену. — Состояния, в которые вы ввергали нас не идут ни в какое сравнение с наркотическим дурманом. За очередную дозу люди продавали квартиры, оставляли семьи без средств к существованию, отдавали последнее! И знаете ли, что отвечал ваш подельник, когда я задавал ему вопрос, что будет с теми, кому Филарет стал дороже всего и всех на свете, но кто ничего уже не может дать?
     — Что? — Доктор потупился.
     — Он отвечал, что не имеющий материальных привязок человек уже достаточно очищен, а, значит, больше не нуждается в помощи!
     — Нам нужны были средства, чтобы открытие не погибло! — упрямо повторил профессор. — Это жертва во имя будущего.
     — Зачем будущему манипулировать сознанием?! — Я вскочил. Больше сдерживаться не мог. Не помогали ни сжатые до синевы в ногтях кулаки, ни дыхательные техники.
     — Вы не понимаете! — вскипел доктор. — Сколько на земле злобы, алчности! Наши разработки позволят свести на нет безумие любой оголтелой толпы, справиться с ненавистью, изжить войны, избавиться от подавленности и страха…
     — Или наоборот, — прервал я его словесный поток. — Вы же сами принуждали переживать людей ужас, чтобы подчинить их и заставить ярче оценить культивируемую вами радость.
     Шерех сник.
     — Я в безвыходном положении. Но, когда открытие станет легальным, не будет смысла использовать его против человека.
     — Как видите, открытие уже в руках сомнительной личности.
     Профессор поднялся.
     — Пойдёмте, я вам кое-что покажу.
     Мы шли по освещённым неоновыми линиями подземным лабиринтам. Я не верил своим глазам. Вынырнув из сумрачных коридоров, мы очутились в просторной лаборатории. Мёртвая церквушка действительно, служила вратами. Но не в небеса, а в залитый ярким светом мир из стекла, пластика и металла. Строй мощных микроскопов, паутины стеклянных трубок, ряды подмигивающих миллионами бегущих цифр мониторов… Казалось, я попал на инопланетный корабль.
     — Смотрите! — воскликнул профессор. — Это всё Максим! Именно ему удалось, рискуя жизнью, вынести часть оборудования из обречённой лаборатории! Именно он спас меня тогда и прятал от тех, кто охотился за нами. Он создал эту лабораторию и снабжал её всем необходимым. Не знаю, как это ему удавалось, но… Он преданнейший делу человек. Не верю, что он похитил образец с какими-то гнусными целями! Может быть, Максим отыскал кого-то, в чьей власти дать открытию ход, но… Максим не понаслышке знает о ревности первооткрывателя и… и…
     Моя злость на профессора вдруг истаяла, как апрельский снег. Я смотрел на него с жалостью.
     — Говорите, вам, наконец, удалось добиться, чтобы наночастицы самовоспроизводились?
     — Да, — Шерех кивнул. — В том и была проблема. Введённые в кровь наночастицы гибли в недельный срок. А препарат невероятно дорог. Даже самая богатая держава не смогла бы на протяжении долгого времени поддерживать на этих инъекциях хотя бы одного человека. Необходимо было отыскать способ самовоспроизведения частиц в среде. Тогда всего лишь одна инъекция позволила бы…
     — Быть Богом всю оставшуюся жизнь, — закончил я, сочувственно глядя на доктора.
     Он молчал. Седая борода, атрибут былого Филарета, подрагивала.
     — Хотите сказать, Максиму нужно было только это? — севшим голосом спросил он.
     Я не ответил. Не сомневался — пазл в мозгу профессора уже сложился.
     — Я найду его.
     — Да… — Этот несчастный, проживший полжизни под землёй старик был так не похож на того Филарета, который стал для сотен людей осью мироздания, властителем Страха и Радости, Боли и Любви… Или просто наркотиком? — Если вы отыщите его, передайте, что исследования не закончены, — выдавил он. — Эксперимент в стадии наблюдений.
    
     Дом, где я однажды уже побывал, пустовал. Не было Максима и по другим адресам, которые мне удалось вычислить. Становиться Богом он явно собирался подальше от тех, кто знал его как Хранителя мощей. Через неделю поисков я набрал номер Павла Антипенко. Всплыла ещё одна фамилия, на которую оформлялись дарственные.
     Я вылетел в Швейцарию. До деревни меня доставил сонный фуникулёр. Ещё часа три я трясся в подводе, влекомой такой же сонной мохноногой лошадкой. Время здесь остановилось. Наверно, лет триста назад по этой же заснеженной тропе среди застывших вершин, этот же крестьянин лениво погонял ту же безразличную к понуканиям кобылку.
     Дверь была не заперта. Непозволительная для грядущего Божества беспечность! Я вошёл. В домике на полу, на стенах, на креслах разбросаны, развешаны, накинуты шкуры. Какое-то меховое гнездо, а не пристанище для брутальных охотников. Потрескивал камин. Натоплено так, что я невольно огляделся в поисках берёзового веника.
     — Я тебя ждал, — послышался из глубины комнаты негромкий голос.
     Приглядевшись, я увидел лежащего в глубоком кресле Максимиана. Вернее, Максима. Был он бледен, как вечный снег на Альпийских вершинах.
     — Что ж нас бросил? — язвительно спросил я. — Мы с профессором уж соскучились.
     — Шерех будет доволен. — Максим скривился в болезненной ухмылке. — Нанокрошки за него отомстили. Недолго осталось. Неделя, не больше.
     Я присел в кресло напротив.
     — Нанопрепарат?
     Он грустно хмыкнул.
     — Эти твари самовоспроизводятся куда быстрее, чем мы от них ожидали. К тому же, не гибнут. Двойной эффект, так сказать.
     — Что это значит? — Гримасы умирающего сбивали меня с толку. Рот его кривился в усмешке, а в глазах стыл ужас. Когда-то я испытывал подобный во время «изгнания бесов» из бывшего хозяина этого домишки.
     — Артерии и сосуды практически блокированы наномассой, — устало пояснил Максимиан и закрыл глаза. — Бинго.
     — Получается, всё напрасно? — Отчего-то мне хотелось задать ему этот вопрос. — Годы ожиданий, страха, что кто-то откроет тайну Филарета… Предательство, в конце концов! Ведь ты знал, что лаборатория будет взорвана, не так ли?
     — Всё разнюхал…
     — Менту ментово. — Я потёр лоб ладонью. Жара здесь была несусветная. — Кое-что сопоставил. Почему ты тщательно прятал профессора, а сам гулял, как откинувшийся фраер. Тебя просто никто не преследовал, ведь так? Ты для них свой… они полагали… Но ошиблись. Власть и для тебя была мёдом намазана, за неё, не глядя, ты расплатился чужими жизнями.
     Максим задёргался в судорожном смехе-кашле.
     — Празднуй победу, майор! Да, я работал на тех, кто принял решение уничтожить лабораторию.
     — И не жаль было коллег? Не жаль их работы?
     — За двумя зайцами только дураки бегают… Я выбрал Шереха и его разработки. Власть над сознанием уже сегодня могла принести дивиденды.
     — Странно, ты позволял властвовать над умами профессору, а сам довольствовался ролью снабженца.
     Максим повёл мутными глазами.
     — Халиф на час? Нет. Я ждал большего.
     — Ты дождался.
     Я встал и направился к двери. Снова мне казалось, что-то сгустилось в воздухе. Что-то, стыдливо называемое людьми наказанием, а Тем, Кто Над — Карой. Там, где чёрным дымом из потухающего камина клубилась Кара, наказание смысла не имело.
    
     С исчезновением Максимиана, рассеялась и наша паства. Какое-то время, подсевшие на бинауральный наркотик, прихожане являлись к церкви. Ждали. Взывали к небесам, печально смотрящим на них сквозь дыру в потолке. Старец не являлся.
     «Старец» часами сидел в лаборатории, уставившись остановившимся взглядом в тёмные мониторы. Выходить из своего подземелья отказывался. Думаю, он был прав. Охота на него срока давности не имела. Я привозил продукты, но снабдить материалами для продолжения исследований, естественно, не мог. Не было у меня ни тех денег, которыми вертел Максим, ни связей. А, главное, не было уверенности, что поиски стоит продолжать. От пищи Шерех отказывался. По-моему, так он решил распрощаться с прошедшей мимо него жизнью. На все увещевания лишь отмахивался. Дело приняло угрожающий оборот.
     Как-то раз, подъехав к церкви, я увидел доктора. Он стоял на вершине разрушенного барабана и смотрел вдаль. Снова на нём было длинное рубище, свисающее с плечей мешком.
     — Что вы ещё придумали?! — заорал я.
     Объяснять свои намерения профессор не стал. Они были очевидны. Вместо этого велел спуститься в лабораторию, принести какую-то из пронумерованных пробирок и шприц. Я выполнил распоряжение.
     — Теперь колите! — приказал он. — В вену колите. Надеюсь, они у вас хорошие.
     — Зачем? — Я пытался затянуть разговор и отвлечь старика.
     — Я уничтожил записи, — простонал профессор. — Это был срыв, глупость! Я жалею об этом. Людям нужны бинауральные нанотехнологии. Моё поражение ни о чём не говорит. Мне просто не повезло. Но мне удалось собрать последний материал и синтезировать препарат. Тот, с недельным сроком действия. Спасите его! Через двое суток вне среды наночастицы погибнут. Введите его себе и езжайте в любой НИИ. Просите, требуйте… Делайте что-нибудь!
     Передо мной был безумец. Одержимый, забывший о погибшей лаборатории и своей жизни.
     — Доктор, спускайтесь! Поедем в НИИ вместе, вы продолжите работу…
     — Я ухожу! — Шерех тряхнул спутанными космами. — Я дал обет. Колите же!
     И я вколол. Не знаю, зачем. Потому что на церковном барабане стоял человек, и человек этот непременно шагнул бы, не сделай я что-то для его спасения. Вколол потому что знал — препарат действует мгновенно.
     Ничего не произошло. Просто по венам понеслись сотни тысяч крошечных машин, управляемых моим сознанием и способных управлять сознанием других. Я не задумывался, как манипулировать ими. Так не задумывается новорождённый, что надо делать, чтобы разжать кулак. Я заговорил. Не помню, о чём.
     Скоро на церковном барабане стоял смеющийся, абсолютно счастливый старик. Он был счастлив, несмотря на то, что его жизнь закончилась крахом. Смеялся, невзирая на то, что до сих пор не знал — добру или злу посвятил свой труд и талант. Хохотал, забыв, что единственный человек, которому он верил, оказался подлецом. Он был счастлив, потому что я велел ему в этот миг быть счастливым.
     От этого смеха — страшного, явившегося из чуждой старику жизни — по спине у меня ползли мурашки.