Я его сразу узнал, хотя последний раз мы виделись одиннадцать лет назад при совершенно других обстоятельствах, и он очень изменился с тех пор: постарел, хотя, как ни странно, выглядел лучше, чем в былые годы.
     – Здравствуй, Олег, – сказал я.
     – Здравствуй, Дима, – ответил он так, будто мы расстались вчера вечером, а до того вместе пили и спорили, как бывало, о теореме каскадных склеек. – Я знал, что ты придешь. Садись. Нет, не на этот стул, он для посетителей. Сюда, на диван.
     Я сел рядом с ним, и диван недовольно проскрипел короткую фразу.
     – Конечно, – сказал я, – ты знал, что я приду. Ты же пророк.
     – Я не пророк, – сказал он печально, – и кому об этом лучше знать, как не тебе.
     – Да, – с долей ехидства подтвердил я. – Это верно.
     – Как ты меня нашел? – спросил Олег. Говорил он медленно, совсем не так, как раньше. И слова выговаривал до конца, до самой последней буквы.
     – Это было трудно, – признался я. – Но я нашел. Странно, правда? Ты был…
     – Неважно, – перебил он меня, – совершенно неважно, кем я был раньше… Зачем?
     – Что – зачем? – не понял я.
     – Зачем ты пришел? Вряд ли только для того, чтобы убедиться, что это я. Что-то тебе от меня нужно. Как всем. Успех? Счастье?
     Если в его голосе и была ирония, я ее не заметил. Мне не нужно было счастье. Тем более – от него.
     – Ира умерла в прошлом году, – сказал я, глядя ему в глаза. – Мы были вместе десять лет, два месяца и шестнадцать дней.
     Он отвернулся и долго смотрел в сторону прикрытого шторой окна. Что он видел на этом белом экране, где смешались все цвета, все, что было в его жизни? Себя-молодого, идущего с Ирой на дискотеку? Или только Иру, какой она была в тот день, когда, вдохновленный, видимо, очередной победой на семинаре, он решил, что никакая женщина не устоит перед его аргументами, и сделал ей предложение, а она, поцеловав его в угол рта (я видел это, стоя в дверях аудитории), сказала, что он немного опоздал, потому что она любит другого – и бросила взгляд в мою сторону, и он тоже посмотрел, и все понял, мы с Ирой ушли, а Олег остался, поникший, побежденный, не нужный даже себе, и после того вечера я его больше не видел, потому что наутро кандидат физматнаук Олег Николаевич Ларионов явился в ректорат, подал заявление об уходе и действительно ушел – не получив даже ответа (ректор начертал на заявлении: «Согласен, после окончания семестра»), ни с кем не попрощавшись и никому не сказав ни слова о том, куда он направился. Известно было только, что видели Олега ехавшим в автобусе номер сорок три, который проходил мимо железнодорожного вокзала.
     И все.
     – Почему она умерла? – спросил Олег, продолжая смотреть на белый экран шторы. «Почему ты не сохранил ее?» – спросил он на самом деле. Я не мог. Я ничего не мог. Я всегда был теоретиком, мог вычислить склейку любой… ну, не любой, конечно, но достаточно высокой сложности, мог просчитать до двенадцати ветвей реальности, это много, а для аналитического решения почти невероятно – но на самом деле я не мог ничего. Ира заболела неожиданно и ушла быстро. Сколько это продолжалось? В марте врачи поставили диагноз, а в июле Иры не стало.
     – Опухоль мозга, – сказал я. – Это невозможно было предвидеть. Не было очагов ветвления…
     – Теоретик, – прервал он меня, и я не понял, звучало ли в его голосе презрение, или он просто констатировал факт.
     – Вот уже год, – сказал я, – я ищу тебя. И, как видишь, нашел.
     – Ты помнишь Геннадия Бортмана? – спросил я, и Олег, наконец, обернулся. Я думал, что его взгляд… Нет. Он смотрел спокойно, будто врач на больного, пришедшего с жалобой на легкую простуду.
     – Помню, – сказал Олег. – Конечно. Жаль его, да…
     – Он так и остался на ветви, что ты ему напророчил. Мог ли он?..
     От ответа зависело многое. Я не хотел думать: моя жизнь. Но, может, Ира…
     – Дима, – сказал Олег и начал тереть друг о друга пальцы обеих рук – старый жест, так он оттирал следы мела после длинного доклада, когда весь пол под доской был усыпан меловой крошкой. – Дима, он мог выбрать любую ветвь в своих реальностях. За те месяцы, что прошли до… Он сотни раз принимал решения, ты же понимаешь, и сотни раз реальность ветвилась… но в нашей…
     – В нашей, – прервал его я, – могло случиться только то, что предсказал ты, потому что твой выбор стоял над его выбором, и созданная тобой ветвь была крепче, прочнее и…
     – Да, – кивнул Олег, – моя ветвь имела в миллионы раз большую вероятность, чем…
     – Иными словами, – я хотел полной ясности, слишком важно было для меня то, зачем я искал Олега почти год, мучительный год, когда я жил только воспоминаниями, – иными словами, на миллион выбранных тобой вариантов приходится один, выбранный кем-то другим.
     – Может, не миллион, – Олег продолжал тереть пальцы, и этот жест почему-то раздражал меня настолько, что хотелось дать ему по рукам. – Может, десять миллионов. Или сто миллиардов. Нет статистики.
     – Статистику ты набрал за эти годы, – сказал я уверенно. – Ты ведь в пророки пошел, чтобы набрать статистику, и не говори мне, что это не так! Не говори мне, ради Бога, что вдруг разочаровался в науке и пошел в народ только для того, чтобы помогать людям.
     – Я им действительно помогаю…
     – Некоторым! Олег, я тут околачиваюсь вторую неделю, слушаю рассказы тех, кто стоит у тебя в очереди… полгода некоторые стоят, между прочим… каждый день приходят, ждут и уходят, и приходят опять, а потом кто-нибудь из твоих секретарей подходит к человеку и говорит: «Он вас не примет, извините», и возражения бесполезны. А некоторых ты принимаешь сразу и помогаешь только им, тобой отобранным, предсказываешь радости в творчестве, успехи в делах, счастье в личной жизни…
     – Я хоть раз ошибся? – мягко спросил Олег.
     – Нет! У тебя стопроцентная статистика! Это значит, что ты выбираешь нужную тебе ветвь многомирия с надежностью не менее десяти сигма…
     – Восьми, – поправил он меня. – Пока статистика накоплена только для восьми сигма, и мне нужно еще года три, чтобы…
     – Плевать, – сказал я. – Я искал тебя, чтобы…
     – Это невозможно, Дима, – Олег, наконец, перестал стирать с пальцев невидимые следы мела, положил руки на колени и посмотрел мне в глаза. – Это невозможно, и ты это знаешь. Ты сам когда-то доказал теорему, согласно которой…
     – Да, – кивнул я. – Доказал. Если в ветви N мультиверса мировая линия объекта А представляет собой отрезок длины L, то с помощью склеек с другими реальностями невозможно увеличить длину этой линии в данной конкретной ветви.
     – Ты доказал. Чего же ты хочешь от меня, Дима? Иры нет в этом мире. Ты не удержал ее.
     – Я не…
     – Ты ее не удержал, – повторил Олег. – И что нам с тобой от того, что наша Ириша…
     Он говорил «наша». Он все еще жил с ощущением, что она лишь на время ушла от него к другому.
     – …наша Ириша осталась жива в миллиардах других ветвей этого проклятого многомирия?
     – Ты умеешь, – сказал я. – Ты гений склеек. Ты можешь соединять ветви многомирия в нужных точках и прививать их одну к другой, как Мичурин прививал ветку яблони к стволу груши.
     – И чем это кончилось? – усмехнулся Олег. – Мичурин, Бербанк, Лысенко…
     – Ты не хочешь даже попробовать! – закричал я.
     Олег встал и отошел к окну, будто хотел оказаться от меня как можно дальше, будто мое присутствие мешало ему думать, дышать, жить.
     – Я все время пробовал, – сказал он, и голос его прозвучал глухо, будто из-под воды.
     – Ты… – растерянно произнес я. Он же не знал, что Ира…
     – Я ничего не могу сделать для себя, понимаешь? Конечно, понимаешь, Дима, ты классный теоретик. Если я нахожусь на ветви N, то все склейки с другими ветвями, которые я могу произвести для изменения собственной судьбы…
     – Находятся в пределах причинно-следственных связей данной ветви, это я доказал еще на третьем курсе, – сказал я. – Но ты говоришь, что пробовал…
     – Я не мог не пробовать… Вопреки теории… А вдруг?
     Мы помолчали. Каждый из нас осмысливал сказанное.
     – Откуда ты знал, что Ира…
     Олег обернулся и бросил на меня осуждающий взгляд.
     – Ну, Дима… Если ты меня нашел… Мне и искать не нужно было, я каждый день бывал на сайте университета и знал все, что у вас происходило. Я бы не мог без этого.
     – Мне в голову не пришло, – пробормотал я, – иначе я бы тебя вычислил гораздо раньше.
     – Вряд ли, – отрезал он. – Я принимал меры… Когда Ира умерла, сообщение об этом в сообществе университета появилось в тот же вечер… И я тогда же попытался… Господи, Дима, я прыгал с ветви на ветвь, как сумасшедшая обезьяна, за несколько дней склеил столько реальностей, сколько не позволял себе никогда прежде… и никогда потом.
     – Я не…
     – Конечно, ты этого не почувствовал!
     – Извини, – сказал я, – я действительно сегодня не в себе. Глупости говорю. Я и не мог почувствовать, моя реальность была непрерывна относительно моего прошлого…
     – А их у тебя в те дни были сотни, и в каждом Ира умирала, а я опаздывал, и только через неделю, когда ее похоронили… в ста семидесяти шести ветвях…
     – Ты был на ста семидесяти шести похоронах? – ужаснулся я.
     Олег промолчал, и я понял, почему он показался мне таким постаревшим. Я бы сошел с ума.
     – Значит, – сказал я, – ничего не…
     – Ты доказал эту теорему, – жестко сказал Олег, – а я не нашел ее практического опровержения.
     – Вот как, – пробормотал я. Что-то нашло на меня, может, сказалась накопившаяся за год усталость, а может, я именно сейчас, независимо от своего желания, принимал одно решение за другим, и каждое переводило меня на новую ветвь, начинавшуюся с этих двух слов, и я повторял их, будто попугай: – Вот как, вот как, вот как…
     – Ну, все! – резко сказал Олег и протянул ко мне руку, пальцы которой странным образом действительно оказались перепачканы мелом. – Прекрати истерику! Ты год жил надеждой, пока искал меня, а я потерял надежду год назад и успел прийти в себя. Я ничего не могу для тебя сделать, Дима. Ни-че-го.
     Я встал.
     – Ты уходишь? – равнодушно спросил Олег, не подавая мне руки. – Ты столько времени меня искал. Мы могли бы выпить кофе, пообедать, ты бы рассказал, как сейчас в университете… защитил ли Куликов диссертацию…
     – Ты же бываешь на сайте, – пожал я плечами.
     – Нет, больше нет. После того…
     – Ты… – сказал я, стоя уже у двери. – Ты склеиваешь реальности так, чтобы жизнь твоих… клиентов… стала лучше.
     – Конечно, – кивнул он.
     – А те, которых ты отказываешься принимать…
     – Вот оно что… – Олег подошел и давно знакомым жестом положил обе руки мне на плечи. Тяжесть его ладоней была неприятна, но я только чуть пригнулся, как Атлант, на которого легла небесная твердь.
     – Ты решил, что я не принимаю тех, чью судьбу не могу изменить в лучшую сторону, – сказал Олег, глядя теперь безотрывно мне в глаза. Он даже не моргал, и я старался не моргать тоже. – Ты ошибаешься, Дима. Просто и у меня есть свои… ну, если не правила… я не хочу иметь дело с людьми, изначально мне неприятными… или с теми, чье счастье должно быть связано с очевидными неприятностями для других… Я выбираю, да. Ты считаешь, что у меня нет на это права?
     – Ну что ты, – пробормотал я. – Просто…
     – Ты подумал о том, что я мог бы для тебя…
     – Нет, – усмехнулся я, – ты этого, конечно, не сделаешь, а я этого не хочу.
     – Хочешь, – жестко сказал он. – Не надо врать, я вижу по твоим глазам. Ты хочешь быть счастливым, этого хотят все. Ты хочешь, чтобы дух Иры больше не мешал тебе жить. Ты хочешь забыть ее…
     – Нет!
     – Хорошо: помнить, но так, немного, ставить каждый год свечку, и достаточно. И жить своей счастливой жизнью. Ты пришел ко мне, чтобы я склеил твою нынешнюю ветвь с такой, где ты благополучен, счастлив и…
     – Нет, – сказал я, но моргнул и опустил взгляд. Я хотел этого. И что? Он мог это сделать, я знал. Но знал, что ради меня он не шевельнет и пальцем.
     – Да, – вздохнул он и еще крепче (или мне показалось?) надавил мне на плечи. – Знаешь, Дима… Когда ты вошел, и мы узнали друг друга… Первое, что я сделал – просчитал в уме склейки, которые мог бы… для тебя… Даже если бы ты не попросил меня об этом, я решил, что сделаю… Потому что жить без Иры… Я знаю по себе, но себе я не могу помочь, будь она проклята, эта твоя теорема… А тебе помочь я мог, да, иначе для чего я вообще живу на свете?
     Он, наконец, снял руки с моих плеч, и я выпрямился, мне сразу стало легко. Оттого ли, что не было больше тяжести, или оттого, что я на минуту решил: Олег может, Олег сделает…
     – Нет ни одной ветви в многомирии, – сказал Олег, опустив руки и взгляд, – где тебе было бы хорошо. Ни одной. Что я могу с этим сделать?
     – Чепуха! – воскликнул я и отступил на шаг. – Ты же знаешь, что это чепуха, зачем ты так… Мы обсуждали эту проблему еще…
     – Да, – перебил он меня, – мы это обсуждали.
     – Многомирие бесконечно! – воскликнул я. – Мироздание – это бесконечное число ветвей реальности, и все без исключения (какие могут быть исключения в бесконечном наборе?) варианты любых событий, явлений, процессов, в том числе и такого, как человеческая жизнь, просто обязаны осуществиться, как одна из бесконечного числа возможностей, и значит…
     – Значит, – с сожалением сказал Олег, – прав был ты, а не я. Ведь это ты доказывал, что число ветвей не может быть бесконечно большим, поскольку волновое уравнение для каждого события имеет ограниченное число решений.
     – Да, но я с тех пор…
     – А я, – Олег повысил голос, – утверждал, что число ветвлений каждого события бесконечно велико, и следовательно, должны существовать в бесконечности многомирия абсолютно все варианты человеческой судьбы – счастливые и несчастные. Я был уверен! А теперь знаю, что ошибался. Число ветвлений каждой судьбы ограничено, Дима. Извини. Я ничем не могу тебе помочь. Я хотел. Очень. Хотя бы в память об Ире… Чтобы тебе было хорошо. Не получается. Среди огромного числа вариантов твоей жизни нет ни одного, в котором ты был бы счастлив.
     – Ну вот, – сказал я, ощущая в душе пустоту, которая, как я теперь знал, не заполнится никогда, – мы и разрешили давний научный спор. Ты хотя бы раз признал, что прав был я, а не ты.
     – Число ветвлений конечно, – сказал он. – Ты рад, что оказался прав?
     Он что, издевался?
     – Прощай, – сказал я, вышел и тихо закрыл за собой дверь. Три секретаря пророка, сидевшие за компьютерами, даже взгляда на меня не подняли. «На сегодня прием окончен», – прошелестело из скрытых под потолком динамиков, и десятки людей, ожидавших в приемной, с разочарованием вздохнули.
     На улице было ветрено, накрапывал дождь, машина, взятая напрокат, стояла в двух кварталах, ближе не оказалось мест для парковки, и, когда я сел за руль, волосы мои были мокрыми, рубашка прилипала к телу, а мыслей не было вообще. Кроме одной. Зачем мне такая жизнь?
     Я медленно ехал по правой полосе и даже не знал, в каком районе города оказался, когда впереди появился указатель: «дальше – тупик». Я свернул к тротуару и заглушил двигатель.
     Когда-то мы спорили с Олегом. Не только мы, конечно, это был популярный лет пятнадцать назад спор в теоретической эвереттике: ограничено ли число событий в мире постоянных ветвлений. Я говорил: да, ограничено, и мои аргументы… Господи, я и представить не мог, что, победив в научном споре, проиграю собственную жизнь! Дождь… Теперь всегда будет дождь…
     Телефон заиграл мелодию венгерского танца Брамса, я нашарил в сумке аппарат и поднес к уху.
     – Дима! – я не сразу узнал голос, это был Михаил Натанович, врач, лечивший Иру и не сумевший спасти. Мы иногда созванивались, точнее, обычно звонил я, когда становилось совсем невмоготу. – Дима, я вам звоню уже десятый раз…
     – Я выключал телефон, – сказал я. Вот уж кого мне не хотелось сейчас слышать…
     – Неважно! Я хотел сообщить… сегодняшний анализ оказался гораздо лучше, чем прежний. Намного лучше. Это новое лекарство… Оно, знаете, действительно… Дима, я думаю, что теперь все будет хорошо. Вы меня слышите?
     Все будет хорошо… Новое лекарство… Ира…
     – Как она? – спросил я, сжимая телефон в руке так, будто хотел сломать.
     – Ночь спала нормально…
     – Ира…
     – Ирина Яковлевна сегодня впервые сама позавтракала.
     – Да, – сказал я. – Спасибо, что позвонили. Я буду в больнице к девяти вечера, раньше просто не успеваю.
     Телефон я бросил рядом с собой на сиденье.
     Олег сумел? Как же так? Он сам сказал – и часа не прошло, – что число склеек ограничено, что если Ира умерла, то…
     Он ошибся? Или сумел сделать то, что сам для себя полагал невозможным? Или понял все-таки, что многомирие бесконечно в своих ветвлениях, и есть, обязательно есть такая ветвь, в которой все, абсолютно все получается так, как…
     Я поднял аппарат и набрал знакомый уже номер. Я должен был хотя бы сказать «спасибо».
     – Мне нужно поговорить с Олегом Николаевичем, – сказал я, когда кто-то из секретарей ответил на звонок.
     – К сожалению…
     – Это говорит Манцев, его старый друг и коллега, я только что у него был и хочу…
     – К сожалению, – повторил серый, как дождь за окном, голос, – это невозможно. Олег Николаевич скончался вскоре после вашего ухода.
     Как – скончался? Он же был совершенно здоров и прекрасно себя чувствовал, когда…
     – Не понимаю, – пробормотал я. – Как это…
     – Сейчас у нас полиция, – сообщил секретарь. – Наверно, они захотят поговорить и с вами, вы были последним посетителем. Минут через десять после вашего ухода…
     – Ну же!
     – Олег Николаевич выбросился из окна. А у нас…
     – Шестой этаж, – закончил я.
     Вот и все, – думал я. Вот и все. Сдвинул белую штору…
     Дождь кончился, и ехал я в аэропорт с предельной разрешенной скоростью. В девять часов мне нужно быть в больнице. У Иры. У моей Иры.
     Все-таки я оказался прав: число склеек ограничено. Олег доказал это – теперь уже точно. Он говорил, что ничего не может сделать со своей судьбой. Конечно. Кроме одного: прервать ее. И только в этом случае та ветвь моей судьбы, где Ира умерла, могла склеиться с другой моей ветвью, где Ира осталась жива.
     Продолжить чью-то ветвь можно, обрубив другую. Закон сохранения. Олег знал…
     Зачем он это сделал? Он же ненавидел меня! Должен был ненавидеть. Я бы на его месте…
     Да. Как бы поступил я, зная, что есть лишь один способ?.. Что – я? Я теоретик. Олег занимался практической, экспериментальной эвереттикой, он умел то, о чем я мог только догадываться. Или вычислять.
     Я увеличивал скорость и больше не смотрел на спидометр.
     Я знал, что все у меня – у нас с Ирой – будет хорошо.
     Как мне теперь жить, зная это?